Горячая кровь

Сколько себя помню, я всегда любил драться.  Кровь горячая.  Она и  управляла моими действиями, а не голова. Хотя, может быть, и наоборот.  Это сейчас, наконец, стал понимать, что кулаками ничего не решишь и не докажешь. А если честно, то надоело. Уже нет необходимости что-либо решать таким способом... Просто, наконец, поумнел. Хочется в это верить. А раньше, в столкновениях силы человеческой плоти и духа, мне непременно нужно было выйти победителем, иначе не стоило махать кулаками. Заодно приобретались  бойцовские качества и опыт, которые, что ни говори, востребованы в жизни.  

Раньше представлялось, что только так, силой можно отстоять свою честь. С возрастом к этому понятию, которое вмещает и доблесть, и достоинство, и честность, и благородство, и совесть, наконец,  примешались множество оттенков. Хорошо это или плохо, не знаю. Но оттенки стали различаться лишь с возрастом. А до этого глаза «художника» оттенков не различали. Становясь старше, ни я, никто другой, не становился лучше, только немного опытнее, возможно,  мудрее. Если хороший человек, то, скорее всего, это навсегда. Впрочем, как и плохой человек, по сути своей не меняется в течение жизни.

Сначала я дрался с дворовыми ребятами. Я был крупнее и сильнее своих сверстников, поэтому силу применял только по отношению к старшим по возрасту и по силе противникам и при условии, что была затронута собственная честь или честь близкого человека. Например, младшего брата. Бой прекращался при появлении первой крови. Это был негласный сигнал, усвоенный с молоком матери. В моих столкновениях, несмотря на горячую кровь, всегда присутствовал холодный расчет, мгновенная реакция и оценка физических характеристик «спарринг-партнера». Безрассудства не проявлял. Сражаться с дылдами намного старше  меня и значительно превосходящими по весовой категории желания никогда не выказывал.       Ситуации были разными. Порой, выбирать не приходилось,  надо было действовать в соответствии с обстановкой. В такие моменты решения принимались молниеносно, мыслительный процесс шел параллельно с действиями. 

Однажды лет этак в четырнадцать, выйдя после занятий из учебного корпуса Ленинградского нахимовского военно-морского училища,  я направился на улицу Куйбышева, по личным делам. Хотел отправить письмо родителям и забежать в магазин канцелярских товаров для приобретения красивой, с узорами и водяными знаками, писчей бумаги. Я тогда впервые наткнулся на такую красивую бумагу и письма родителям писал исключительно на ней. Стояла редкая солнечная погода, располагавшая к хорошему настроению и приятным прогулкам по красивому городу. Сначала я даже не понял, что меня окликнули. Пребывал в отстраненном, расслабленном состоянии.

-Эй, салага, куда путь держишь, не спеши.

В этот момент с верхней части кучи угля скатился на тротуар, преградив мне дорогу, один из «юных нахимовцев». Бедолагам выпала честь отрабатывать трудовую повинность, загружая уголь в кочегарку. Они были всего лишь на год старше меня, но их было двое. Один, правда,  остался наверху, на куче, предпочитая не вмешиваться, «наблюдать на горе за боем тигров». Другой нагло улыбался, чувствуя свою безнаказанность, угрожал и совал мне лопату в грудь. Для большей убедительности, чтобы я поверил в серьезность его намерений, он продемонстрировал знание народного фольклора словами из песни  «На Дерибасовской  открылася пивная»:

«Чтоб мне в дальнейшем не обидеть вашу маму и не испачкать кровью белую панаму... Я б вам советовал, как говорят поэты, беречь на память о себе свои портреты».

-Ты же, правда, не хочешь, чтобы я испортил твой п-о-р-т-р-ет?- продолжал он противным голосом, растягивая последнее слово. - Видишь, твои старшие товарищи трудятся, пот льется градом, они устали. Тебе необходимо им помочь, поработать. Труд облагораживает. А мы пока посидим, отдохнем, посмотрим. Понимаешь, лично я не могу спокойно стоять и смотреть, пока ты будешь работать. Я лучше посижу.

С этими словами он еще настойчивее стал тыкать черенок лопаты мне в грудь и живот. Он уже все сказал, угрозы не подействовали. Чтобы не потерять лицо, надо было переходить от слов к действию. В руках у меня было письмо родителям.  Не хотелось его повредить или запачкать. Аккуратно положив его на уголь, я приготовился. И как только он замахнулся, чтобы нанести удар, сам наткнулся на мой кулак и оказался навзничь лежащим на угольной куче. На такой оборот событий шутник не рассчитывал. Я же, не спеша, поднял письмо и, желая покрасоваться, отчеканил:

-Честь имею. Захочешь встретиться со мной еще раз ты или кто-то другой из твоей роты,  я всегда к вашим услугам.

Последние слова были явно лишними, попахивали хвастовством. Через час я уже забыл эту историю. Но мой обидчик не забыл и не простил мне своего позора.Приближалось время вечерней поверки. Вдруг в расположение нашей роты прибежал посыльный младше меня года на два и сообщил, что ко мне кто-то пришел и находится у дежурного по спальному корпусу. Кто пришел, толком объяснить не смог. Но я почему-то поверил ему,  сам решил, что это старший брат соскучился, пришел навестить меня. Он учился тогда в Вое́нно-медици́нской академии им. С. М. Кирова. Обычно я искал встречи со старшим братом. Ему не свойственна была подобная сентиментальность. Однако я не обратил на это внимания. Мне хотелось верить, что это пришел он.  Все-таки я скучал по родным. Надев бескозырку, я радостно так, как на крыльях,  на одном дыхании пролетел два лестничных пролета с пятого на четвертый этаж спального корпуса. На лестничной площадке четвертого этажа меня  остановили. Мои старые знакомые с угольной кучи и еще человек шесть, трое из которых были, как минимум, на голову выше меня. «… Гляжу - стоят, они стояли, молча в ряд, их было восемь». Троим переросткам-второгодникам, детям и внукам известных адмиралов, было не пятнадцать лет, как их одноклассникам, а шестнадцать. Силы были явно неравными. Холодок страха просквозил где-то внутри меня. Драться точно не хотелось. Это оказалась ловушка для хвастуна. Обрадовало и укрепило мой дух только одно обстоятельство: среди обступивших меня противников оказался и мой земляк,  севастополец. Я его мысленно записал в свои сторонники, полагая, что оказался он здесь не ради того, чтобы проучить меня, а, наоборот, вступиться, если бой будет нечестным.

-Ты, кажется, говорил, что готов помериться силами с любым из нашей роты,- произнес самый здоровый и длинный переросток.

-Готов, если ситуация будет похожей. А без повода только дураки  кулаками машут.

Я понимал, что кодекс чести не позволит им таким кагалом бить младшего. Это бы выглядело подло и глупо по нашим тогдашним представлениям о справедливости и чести. Поэтому пока шло выяснение позиций и небольшое психологическое давление в виде демонстрации мускулов. В сложившейся ситуации самым правильным оставалось не давать повода для возбуждения главного дылды и его агрессии, сохранять спокойствие и достоинство. Долго эта «светская беседа» продолжаться не могла,  время поджимало. В тот момент, когда я подумал об этом,  офицер-воспитатель соседней роты открыл дверь на лестничную площадку и пригласил моих противников на вечернюю поверку. Я откланялся, выразив «сожаление», что наша встреча и «приятная беседа» так неожиданно прервалась без последствий. Любитель народного фольклора был крайне разочарован упущенной возможностью отомстить. Он попытался обогнать меня на лестничной площадке, чтобы иметь более удобную позицию для нанесения удара сверху вниз. Такой возможности я ему не предоставил, опередив его на долю секунды. Ему повезло. После моего удара он удачно скатился по лестнице, не получив серьезных повреждений. У меня же от резкого столкновения с его телом упала бескозырка прямо в руки одному из переростков. Добровольно возвращать ее он не хотел. А я не стал настаивать и пытаться отобрать ее силой. Он должен был принести ее сам. Офицер-воспитатель нашей роты капитан-лейтенант Тихонов на вечерней поверке обратил внимание, что я стою в строю без головного убора. Пришлось «честно» признаться, что бескозырка упала на лестничную площадку соседней роты и ее не пожелали добровольно возвращать. После встречи офицеров-воспитателей обеих рот,  бескозырку мне возвратили, и напряженная ситуация постепенно рассосалась сама собой.

Когда мне было лет пятнадцать с половиной, а младшему брату, соответственно, тринадцать  лет мы повздорили из-за какой-то ерунды. Завязалась потасовка. Ситуацию я контролировал, стараясь не наносить серьезных ударов и не пропускать ответных. Наша дуэль походила на  игру кошки с мышкой. Невозможность меня одолеть, сильно сердила и оскорбляла брата. Он вошел в то состояние, когда нужно  победить, во что бы то ни стало, любой ценой. Все остальное в тот миг для него не имело значения. И я, слава богу, это понял. Ему уже было неважно, что я намного крупнее и сильнее его. Он готов был биться, пока мог двигаться. Меня это напугало, когда я увидел неукротимую ярость в его глазах. Травмировать младшего брата не входило в мои планы. Отбивая его наскоки, и тем самым, вызывая его еще большее желание победить, я все же предложил миром закончить ссору. Но не тут-то было. Мое предложение только усилило его неистовую ярость. Понимая, что в кулачном бою меня не одолеть, он решился на крайнюю меру: открыл шкаф, где у отца хранился морской кортик, выхватил его из ножен и с победным криком бросился на меня. Навыками владения холодным оружием он не владел, поэтому я быстро перехвати его руку с кортиком, обнял и подождал, пока он успокоится и придет в себя. Для меня это был хороший урок.  С тех пор мы больше ни разу не ссорились.

Получив аттестат о среднем образовании, ничего умнее придумать,  не мог, как подать документы на юридический факультет международного отделения Киевского государственного университета  имени Т.Г. Шевченко. Тогда я еще не подозревал о существовании Военного института иностранных языков. В Киевском университете почему-то меня не ждали. И этим все сказано. Сейчас совершенно непонятно, на что я рассчитывал. Только на искреннее желание там учиться. По моим понятиям, я сдал вступительные экзамены неплохо, то есть получил только хорошие и отличные оценки. Проходной бал оказался 20, а не 17, как было у меня. Даже в тот период мой незамутненный разум не мог смириться с тем, что нашлось такое количество абитуриентов, которые были умнее меня настолько, что все экзамены смогли сдать на высший балл.  

«Нет худа без добра». У меня появилась счастливая возможность обогатить свой жизненный опыт работой: сначала матросом на морском буксире, а затем судовым электромонтажником на военном заводе. А когда время пришло идти в армию, обо мне забыли. Я как-то забеспокоился и стал искать возможность попасть на «государеву службу» по блату.  Это позже молодые люди стали  косить от армии. Я же лихорадочно соображал, как туда попасть. И даже обратился к своему товарищу по Ленинградскому Нахимовскому училищу Сергею Прилепскому за советом и помощью. Отец его был областным военкомом,  генерал-майором. Мой товарищ открыл «тайну» про ВИИЯ, куда он безуспешно пытался поступить. С двух заходов не набрал нужного количества баллов. Во время сдачи вступительных экзаменов  Сергей по какому-то предмету получил неудовлетворительно. Казалось бы, все, приехали, надо собираться домой. Но фронтовые товарищи его отца, xорошо знавшие генерал-полковника Андреева, помогли. Уговорили «деда» разрешить сыну фронтового товарища попробовать сдать экзамен еще раз. Но даже протекция заслуженных генералов, товарищей его отца, не помогла. И вторая попытка оказалась для него неудачной. Поэтому Сергей не стал больше испытывать судьбу, поступил и  окончил школу КГБ. Мне же он сообщил, что легче поступать в ВИИЯ из армии. Его история про поступление в наш институт меня сильно раззадорила и воодушевила. Оставалось только попасть в армию, в которую меня не хотели брать. Блат отца моего товарища помог,  все-таки в армию меня призвали.  

Однако служба в родном городе как-то не задалась. Я еще находился в морском экипаже Севастополя, как однажды за мной по просьбе мамы приехал отец, чтобы забрать меня на какой-то семейный праздник. Праздник прошел, но отец не спешил возвращать меня обратно в часть.   Никаких документов мне не выдали. Я даже и не знал точно, где моя часть находится. Дорогу не запомнил, поскольку отец привез меня домой на служебной машине. В голову полезли всякие мысли, что так и вся служба может пройти дома. Этого нельзя было допустить. Мне стало как-то неуютно. Попросил я отца отправить меня куда-нибудь  подальше служить, в другой город.  Далеким от Севастополя, но самым близким городом к ВИИЯ оказалась Москва. Так,  без сопровождающих, меня направили в Центральный Московский Флотский Экипаж. Начались армейские будни с нарядами и учебой.

В моем желании махать кулаками прослеживалась определенная периодичность. Я не занимался исследованием причин подобного поведения. Так складывались обстоятельства. Но дрался я не реже одного раза в год. Иногда много чаще. И каждый раз решение о применении грубой физической силы приходилось принимать в соответствии со складывающейся обстановкой.  Действовать по-другому, означало бы потерю лица.    

Кубрик Московского Флотского Экипажа, где обитал я и мои товарищи, располагался в   большом зале с двухъярусными кроватями и тумбочками. Здесь проводили большую часть своего времени не только матросы,  в дальнейшем направлявшиеся в различные морские части ВМФ СССР, но и молодые солдаты из батальона сопровождения воинских грузов (БСВГ). Солдаты этого батальона носили тельняшки, потому что воинская часть входила в состав ВМФ. За нашу подготовку отвечали  сержанты из этого батальона, хорошие справедливые ребята.  Мне эти наставники нравились. Все мы были разные: по образованию,  воспитанию и даже жизненному опыту. Флотские порядки для меня не были новыми, учитывая мою учебу в Ленинградском Нахимовском училище. Среди этого разношерстного воинского коллектива оказался  солдат из Горького со смышленым, наглым лицом, привыкшего манипулировать людьми. Бросалась в глаза щербина на верхней челюсти из-за отсутствия одного переднего зуба, которая придавала его лицу какое-то хищное выражение. Он быстро сколотил вокруг себя небольшую группу «единомышленников», с интересом слушавших его завиральные истории про женщин и блатную жизнь. Рассказывал он складно, слушали его затаив дыхание. А то обстоятельство его биографии, что он некоторое время своей непродолжительной жизни отбывал в колонии, вызывало у некоторых его товарищей неподдельный интерес и уважение. Мое уважение на него не распространялось. У меня скорее вызывал интерес и уважение матрос Борис Блюмкин, однофамилец известного террориста, чекиста, советского разведчика и государственного деятеля Якова Блюмкина, который больше всего известен убийством немецкого посла графа фон Мирбаха. Борис окончил Институт иностранных языков имени Мориса Тореза, несколько раз побывал за границей, прекрасно владел французским языком, был спокойным и рассудительным и к своему известному однофамильцу отношения не имел.

Горьковчанин обратил внимание, что я совсем не проявляю интереса к его рассказам, и решил меня примерно наказать. Наши койки находились через ряд недалеко друг от друга. Я занял себе нижнее место, поскольку появился в экипаже чуть раньше него. Он расположился на верхнем ярусе. Подойдя как-то ко мне в окружении своей «свиты», он недвусмысленно намекнул, что неплохо бы поменяться койками:

-Знаешь земеля,  ты еще жизни не видел, молодой, а я уже на нарах чалился, устал, а тут еще армия…. Предлагаю уважить «дедушку»,  поменяться местами,- обратился он как-то  ко мне вполне миролюбиво,- присаживаясь на мою кровать.

Я с трудом представлял, что могло меня заставить уступить ему место на нижней койке, поэтому начал тоже вполне миролюбиво, а закончил оскорблением: 

-Знаешь, с земляком мы бы, наверно, договорились. Но какой ты мне земляк,- говорил я, как бы рассуждая и постепенно возмущаясь его предложением,- если ты из Горького, а я из Севастополя. В то время, когда ты «на нарах чалился» по собственной глупости, я уже форму носил. Для меня ты «зелень подкильная,  пшено зеленое, молоконасос», как говорят на флоте, никак не «дедушка». А учитывая, что я страдаю акрофобией, то есть боюсь высоты, то в твоей просьбе придется отказать.

Мои слова моментально вывели его из благодушного настроения. Он понял, что место я ему ни за что не уступлю, и его придется отбирать силой. Поднимаясь с койки, он задыхался от ненависти. Необходимо было немедленно меня проучить, поскольку ему в рот смотрели  прихлебатели. Мы стояли друг против друга между двухъярусными койками. Он ближе к тумбочкам, я – к спинкам кроватей.

-Это ты мне такое сказал? Знаешь, с кем ты имеешь дело, и что я с тобой сейчас сделаю?

С воображением  у меня всегда было туго. Я не знал, не мог представить, что он мог сделать со мной в следующую минуту. Пространство из-за коек было ограничено, даже ударить толком было невозможно. Я это понимал.  Понимал это и  горьковчанин. Поэтому он растопырил два пальца, намереваясь достать до моего лица, и угрожающе зашипел: «Я тебе сейчас «моргала» выдавлю». Лишаться «моргал» не хотелось. Отклонившись слегка назад, я ухватился обеими руками за спинки металлических кроватей, оторвался от земли, сжался в калачик и поднес колени, чуть ли не к собственному подбородку. А в следующее мгновение разогнулся, толкнув со всей силы ногами «дедушку» в грудь. Толчок оказался столь мощный, что мой противник снес два ряда двухъярусных тумбочек, оказавшись на полу в другом ряду двухъярусных коек. Вскочив на ноги после падения, он не бросился продолжать выяснять отношения. Тяжело дыша, произнес с угрозой:

-Все, б… тебе хана. До утра ты не доживешь. Ночью приду, за-ре-жу  тебя.

Тут набежали сержанты, «зафиксировали  нас». Ночью я спал в пол уха.  Ждал щербатого «земелю», который обещал навестить меня. Не дождался. Может, с тех пор сплю очень чутко, просыпаясь при малейшем изменении тишины.      

А вскоре я был переведен в разведывательный отдел штаба морской авиации Военно-Морского флота СССР, куда несколькими днями раньше перевели Бориса Блюмкина. В то время Командующим  морской авиации был генерал-полковник Борзов И.И., а начальником штаба генерал-лейтенант Хохлов П.И. Периодически встречаясь с ними в коридорах штаба, я невольно замирал с благоговейным трепетом, приветствуя этих генералов, героев Советского Союза. Генерал-полковник  Борзов И.И. звание героя Советского Союза получил в июле 1944 года в звании майора.  К этому времени на его личном боевом счету было 7 потопленных транспортов и боевых кораблей общим водоизмещением 40000 тонн. Генерал-лейтенант Хохлов героем Советского Союза стал  в начале войны в звании капитана, в августе 1941 года. Он был назначен флаг-штурманом особой авиагруппы,  которую возглавлял полковник Преображенский Е.Н.. Эта авиагруппа в составе экипажей тяжелых бомбардировщиков ДБ-3Ф 8 августа 1941 года впервые бомбила Берлин. 

Матросы срочной службы разведывательного отдела (радиомеханик, механик аппаратуры ЗАС, дешифровщик материалов аэрофотосъемок, переводчики) размещались в одной из частей морской авиации в районе Реутово. Оттуда каждый день мы ездили на службу в район метро «Динамо». В наряды мы не ходили, гальюны не драили, что вызывало скрытое  недовольство, даже  зависть военнослужащих срочной службы части, где мы квартировали. Зашел я как-то в умывальник помыться, побриться, зубы почистить, а там «годку» (другие названия «черпак, кандидат, фазан»), еще не прошедшему официальный перевод в это звание, поручили помыть полы. Подозреваю, что это занятие ему не очень нравилось. Он изображал видимость работы, расценивая ее как оскорбление собственного достоинства. Я зашел  вовремя,  такая удача.  С полным основанием можно было передать эту почетную обязанность мне.

-Боец, ты как раз вовремя нарисовался. Бери швабру и принимайся за дело. А то вы совсем обнаглели, в наряды не ходите, ничего полезного не делаете, одним словом, трутни.

С этими словами он ткнул мне швабру в руки. Я не спешил в передовики производства и не горел желанием работать.

Дело начинало приобретать неожиданный оборот. Я попытался убедить «годка» логикой:

-Ты еще мамины пирожки трескал, когда я форму носил. А гальюны я мыл в Ленинградском Нахимовском училище столько раз, что тебе до конца жизни такое количество не осилить. По моим понятиям ты «салабон», а не «годок». И вообще, напрасно ты затеял эту бодягу.

Мой противник не обладал могучим телосложением, но желание проучить меня, его сильно возбуждало. Желваки ходили по скулам. Он ловил момент для нанесения удара. А когда замахнулся, оказался на полу вместе со шваброй.  Он быстро вскочил на ноги, желая продолжить бой. Я был настроен более дружелюбно. Мне его было даже жаль, бить его не хотелось, поскольку он был слабее меня. Но не прошедший официального посвящения «годок» гарцевал вокруг меня, надеясь, что я отвлекусь. Видя мой благодушный вид и подскочив поближе, он крикнул:

-Все, полундра, кто-то идет по коридору.

Я повернул голову, чтобы посмотреть, кто же там идет по коридору.  И в тот же момент получил сильный удар в лицо. Передний зуб хрустнул. Желание драться моментально пропало. Я расстроился. Не каждый день зубы ломают. В этот момент все-таки появился сержант их части. Он сразу все понял и нагло заявил:

-Позор на вашу и на нашу части. Предлагаю помириться и все забыть.

«Черпак», удовлетворенный коварным ударом, как ни в чем, ни бывало, подошел ко мне и протянул руку со словами: «Мир, земеля. Не держи зла».

Зуб еще держался, но шатался. Было понятно, он не жилец и придется теперь ходить по врачам, восстанавливая белозубую улыбку. Руки «годку» подавать не хотелось. Сплюнув кровь в раковину, процедил сквозь поврежденный зуб: «Да, по-шел ты».

Это был мой первый и последний пропущенный удар. «За учебу надо платить», как любит повторять  мой старший брат. Опыт я приобрел.

И вот  пришло время поступать в Военный институт иностранных языков. Очевидно, под влиянием моего товарища и друга, Игоря Дейниченко, который был года на четыре старше меня и изучал в Институте стран Азии и Африки пушту, я тоже решил, что хочу изучать персидский, на худой конец, японский. А когда в ходе сдачи экзаменов ко мне подошел преподаватель кафедры английского языка   Бессмертный и сказал, что он наряду с несколькими другими военнослужащими, показавшими хорошие знания английского языка,  будет ходатайствовать о зачислении меня на Западный факультет, я скорчил разочарованную, недовольную гримасу, заявив, что хочу изучать японский. Уважаемому преподавателю нечего мне было сказать. Он только недоуменно пожал плечами и пошел по своим делам прочь от меня. В тот  момент я сам распорядился своей судьбой, смутно догадываясь, что помимо японского и персидского в мире существует еще и китайский язык, который мне точно не хотелось изучать.

На построении при зачислении в институт первым в списке Восточного факультета назвали мою фамилию. Я и тогда не хотел верить, что существует китайский язык и что мне выпала такая «удача». Но поползли слухи, что первые пять языковых групп будут изучать китайский язык. Я начал печалиться. А вскоре и летний лагерь. Командиром учебной группы на время наших первых  лагерных сборов назначили старшего лейтенанта Эдмундаса Касперавичюса, блестящего   офицера, который вместе с нами поступил в институт. К моменту зачисления в ВИИЯ он уже окончил Ленинградское высшее общевойсковое командное училище имени С.М.Кирова в Петродворце. Все знал и все умел, хотя не был еще капитаном. Он многому нас научил за тот непродолжительный период, пока был у нас командиром.   Во всяком случае, меня. На всю жизнь в памяти остались  его занятия с нами, слушателями института. Талантливый человек, профессиональный военный. Я это понимал и старался внимательно слушать и запоминать все, что он говорил и делал. Мы же только еще собирались осваивать эту непростую профессию Родину защищать. К несчастью, у него вскоре умер отец. Он уехал на похороны и возвратился только к началу занятий в сентябре 1970 г.

Перед отъездом рекомендовал меня на должность командира  учебной группы. Для многих пребывание на лагерных сборах после гражданской жизни было настоящим стрессом. Хотя мои однокурсники особо не роптали, сами выбирали этот путь. Все же армейские трудности переносили по-разному: кто-то лучше, кто-то хуже.  В голову залезть к каждому слушателю было невозможно. Поэтому главное, что могло помочь в сплочении коллектива, оставались дисциплина и соблюдение устава. Понимал я это тогда  точно так же, как понимаю это сегодня. 

По возвращении на зимние квартиры жизнь шла своим чередом: занятия, наряды, увольнения. На прием пищи ходили строем, небольшие отрезки даже строевым шагом, а иногда и с песней.   

Веду как-то учебную группу на ужин после самоподготовки. Улетел куда-то в мечтах. Расслабился. День заканчивался. Осталось только покушать и на бочок. Никакого подвоха не ждал. Заметил только, что группа почему-то не в ногу идет. Этот партизанский строй вывел из благодушного состояния. Командую: «Строевым». Почти тот же результат, только причину удалось разглядеть. В середине строя Володя Тихолаз стал даже хихикать, что при команде «Строевым» кто-то все равно шел не в ногу, наступая ему на пятки. Виновником шутки оказался Володя Петров. Еще раз командую: «Строевым», но результат с завидной периодичностью повторился. Группа оказалась рядом со столовой. Пришлось остановиться, вывести Володю Петрова из строя и объявить ему наряд на работу. После ужина все были отпущены по своим делам, а мы  с шутником отправились в спальное расположение курса искать приложение его незаурядным способностям на трудовом поприще.  

Настроение, конечно, было испорчено. Шли сначала молча. Затем он начал потихоньку мне угрожать: здесь, мол, вам  не тут, это Москва,  не лагерь, тут всякое может произойти, например, кирпич на голову упасть, ногу поломать. И в этом деле еще  ведь и помочь могут. Трудно было разобрать, что у него было на уме. По виду уголовник с золотой коронкой на одном из передних зубов. Он редко улыбался. Даже когда шутил, лицо его оставалось почти серьезным. Родом он был из Ростова-на-Дону. Я не пытался разобраться, то ли на испуг брал, то ли  на самом деле предупреждал. Угрозы были неприятными. Поднимаясь по лестнице в спальное расположение курса, он немного вырвался вперед, решив доконать меня еще более красочными картинками:  «Если ты не уймешься, то получишь «перышко» в бок и поминай, как звали.  «Перышка» в руках не было, но угроза была, и кулак двигался в сторону моего лица.  Я только успел отклониться и тут же ответить на удар, неудачно заехав Володе в глаз. У него сразу пропало желание, и шутить, и пугать. Он как-то сразу сник, стал тихим и покладистым, выказав свое настоящее лицо, и мы продолжили путь вверх по лестнице. Синяк оказался внушительных размеров. Проявился в первую минуту. А его лицо быстро приобрело какое-то бандитское  выражение.

Скрыть факт рукоприкладства было нельзя, поэтому я честно рассказал обо всем курсовому офицеру капитану Назимову. Он все выслушал, обеспокоился последствиями, не ругал, просто доложил по команде. А на следующий утро разбор полетов продолжился. Я доложил о происшествии начальнику курса майору В.С.Степанову.  Мне он нравился и как настоящий офицер, и как командир, и как Человек, хотя я и не входил в круг его ближайших помощников. Справедлив, умен, ироничен, даже дипломатичен. Без последнего качества трудно было удержаться на такой должности в институте. Он  меня выслушал, не перебивая,  как мне даже показалось, одобрив мои действия. А затем отправился на доклад к начальнику факультета генерал-майору Баско К. Ф.. А вскоре меня вызвал к себе в кабинет начальник политотдела факультета полковник Мякишев Ф.Т.. Я в очередной раз поведал ему о происшествии. Он, конечно, не одобрил моих действий,  возмущенно выговаривал:

-Товарищ Горелый, как вы могли допустить рукоприкладство? Вы же командир учебной группы. Вы должны пример подавать. А вы, какой пример подаете? Вы понимаете, что произойдет, если все конфликты будут решаться подобным образом? Это даже не проступок, а воинское преступление. Теперь стоит вопрос о вашем отчислении из института. Я был о вас лучшего мнения. Так что будьте готовы к  вызову вас на беседу к начальнику института генерал-полковнику Андрееву А. М.. Ему дано право решать, продолжите ли вы учебу в стенах этого учебного заведения.

  Чести предстать перед очами «деда», генерал-полковника Андреева А.М., мне, к сожалению, оказано не было. Честно говоря, после беседы с полковником Мякишевым Ф.Т., хотелось. Но не довелось.  Он не посчитал нужным беседовать со мной, удовлетворившись, очевидно, докладом начальника факультета. С начальником факультета генерал-майором Баско К.Ф. тоже не довелось объясняться по этому вопросу. Но начальник курса майор Степанов В.С. на очередном построении довел информацию до всех слушателей курса, заявив, что действия командира первой учебной группы правомочны, что командир обязан добиться выполнения своего приказа всеми доступными ему методами, вплоть до применения оружия. Он даже сказал, что за невыполнение приказа командира в военное время грозил расстрел. В заключение добавил, что очень надеется, что больше не найдется  желающих  проверять командиров на прочность.

На каждом занятии преподаватели, конечно, обращали внимание на огромный синяк под глазом у Володи Петрова. Проявляя естественное в таких случаях сострадание, интересовались, кто с ним так неласково обошелся. Володя, надо отдать ему должное, неизменно честно отвечал: «Командир учебной группы». После такого исчерпывающего ответа у преподавателей обычно пропадало желание дальнейших расспросов. Они, очевидно, считали, что он так неуместно шутил, или так необходимо было сделать в воспитательных целях. Во всяком случае, меня после прямого ответа Володи, преподаватели больше не расспрашивали. За пару недель все, кому было интересно, выяснили происхождение его синяка под глазом. Новость перестала быть актуальной, а Володя - пострадавшим. Зато подобных случаев пошутить или попугать командиров  на курсе больше не случалось. А вскоре наши отношения наладились. Володя оказался отличным,  добрым, надежным парнем, на которого всегда можно было положиться.   Я вспоминаю  о нем с теплотой. К сожалению, после окончания ВИИЯ о нем почти ничего не было известно, только то, что долго служил в Монголии.

В период учебы в ВИИЯ я продолжал отстаивать свое достоинство с помощью силы, но теперь только с гражданскими лицами. Свадьба Володи Тихолаза проходила в ресторане гостиницы «Украина». Однокурсников было много, девушек со стороны невесты мало. Потанцевать хотелось. Отыскав глазами, как мне казалось, самую симпатичную девушку в окружении молодых людей, пошел приглашать ее на танец. Подойдя к молодым людям, вежливо так, как учили, попросил:

-Разрешите вашу девушку пригласить на танец?

Ответ прозвучал нелюбезно:

-Она не танцует.

Девушке хотелось танцевать, поэтому она поднялась и пошла со мной.

После танца я проводил ее до столика, поблагодарил за доставленное удовольствие. Так это повторилось еще несколько раз. Молодой человек отвечал, что она не танцует, а она, наперекор ему, соглашалась танцевать со мной. Меня это даже немного возбуждало.  Последний раз  она даже обиделась, заявив, зачем  я все время спрашиваю ее спутника, не у нее. Грузинский анекдот на эту тему был бы уместен, но обидел бы девушку. Поэтому я просто промолчал, считая, что мама с папой меня воспитали правильно. Молодому человеку надоело мое ухаживание за его девушкой. Он предложил мне выйти для мужского разговора. И повел меня «воспитывать». Я прекрасно понимал, чем закончится воспитательный процесс, но отказаться не мог. Хотя и устраивать драку  на свадьбе из-за едва знакомой девушки не хотелось. Это я тоже понимал. Но я уже двигался в заданном направлении, как телок, в сторону фойе вслед за обиженным самцом. Подойдя к колонне, он остановился. Прежде чем ударить, ему надо было что-то сказать, возможно, еще раз объяснить, за что он меня бьет:

-Ты что пристаешь к моей телке? Хочешь, чтобы я тебе е…ло набил? Не догоняешь!  Кто платит, тот и танцует девушку.

-Так ты ведь все равно не танцуешь, а девушке потанцевать хочется,- продолжал я спокойно, делая вид, что не понимаю, внимательно следя за выражением его лица. - Я ведь тебе только помогаю.

Мне неприятно резануло слух, что симпатичную девушку он назвал телкой. Но я понимал, что он не для того  привел меня к колонне, чтобы выслушивать мое особое мнение на происходящее. Замахнулся... А потом стал медленно спускаться на пол вдоль колонны. Тут подбежал кто-то из однокурсников и посоветовал мне незаметно исчезнуть, пока милиция не подоспела. Оказывается, за нашей «беседой» наблюдали. Подошла и мама Володи Тихолаза, которая одобрила мои действия. Это было приятно. Она с улыбкой как-то по-доброму сказала:

-Ничего не поняла, но мне очень понравилось.

Надеюсь, что этот инцидент не омрачил торжества. Какая свадьба без мордобоя.

Покончить со своим пристрастием к использованию физической силы помог один тривиальный случай. Будучи уже  в запасе, ехал я как-то в пригородной электричке. Люди возвращались с работы. А тут какой-то мужичок начал голосить непотребными словами, что во всех российских бедах виноваты евреи, т.е. «в кране нет воды, потому что ее выпили жиды». Я отношусь к евреям, как и к неграм, точнее  афроамериканцам, китайцам и представителям других национальностей нормально, даже хорошо. Не могу сказать, что мне очень стало обидно за евреев, что какой-то подвыпивший мужик их обижает. Они сами, кого хотят, обидеть могут. Но он голосил настолько грязно и глупо, что вызвал молчаливое озлобление большинства людей, сидящих в вагоне. Меня тоже его речи сильно раздражали. Но я молчал. На предложение заткнуться, он возбуждался еще сильнее и речи его становились еще грязнее и глупее. Терпение людей подходило к концу.  А когда на узловой станции основная масса людей столпилась в тамбуре, окружив нелюбителя евреев, почти каждый решил выплеснуть свои эмоции наружу, приложившись кулаком к голове «оракула».  Выйдя на станции, люди призывали сдать мужика в милицию. Милиционера, к счастью, не надо было искать. Он стоял прямо на выходе с платформы. Когда потребовались свидетели безобразий, народ моментально рассосался. Мужик стоял, пошатываясь, постанывая, держась за голову, ничего не соображая. Желающих оказать содействие милиционеру, а тем более  помощь «пострадавшему за веру» человека, не нашлось. Самосуд уже состоялся. Мне стало жаль мужика, хотя еще пять минут назад, как и другие пассажиры,  я пылал праведным гневом. Хорошо, что сдержался.  Про себя подумал:  «Как глупы и хрупки люди, как бережно надо к ним относиться».

Источник