"Мужское воспитание" в книгах Николая Носова

Что такое «сильный мужчина»? Для пап «сильный» — это способный к силовому решению, к «продавливанию», а для мам — способный управлять ситуацией. Сегодня мы поговорим о мужском воспитании и о том, какую роль играют в воспитании мужского характера некоторые произведения детской литературы.

Вы, наверное, замечали, что в русской речи вопросительные интонации утвердились на месте повелительных. Это особенно хорошо слышно в брутальных милицейских телесериалах: «Сюда иди?», «Рот закрой?». Речь меняется сообразно тому, как меняется сознание носителей языка. На смену уверенности, основанной на знании того, что мир устроен определённым и должным образом, пришли сомнения: а так ли оно всё на самом деле? А если нет? А если и так, и этак, и по-всякому? А если сюда не пойдёт и рот не закроет — тогда что? Драться придётся?

То, что называется «эпистемологической неуверенностью», возможно, хорошо для философствований и искусства, но вот для пресловутого мужского характера, для личных и семейных отношений с мужчинами — не очень. Мужская твёрдость, уверенность (в том числе речевая, интонационная) происходит от знания, «что будет, если я поступлю так», а это знание, в свою очередь, происходит от знания, как всё устроено. Не как должно быть устроено, согласно нашим представлениям о справедливости, а как есть.

Зануда Носов

Давайте-ка вспомним классика детской литературы — Николая Носова. И прежде всего вспомним о таком его качестве, как занудство — все эти бесконечные технические описания труболётов и винтоходов в «Солнечном городе». Носов очень любил технику, в годы войны он занимался режиссурой учебных военно-технических фильмов. Однажды надо было снять фильм об английском танке «Черчилль». Английский инструктор показал механику-водителю, как управлять танком, и уехал, а дело вдруг не заладилось. Танк выписывал по съёмочному полигону круги и никак не хотел слушаться. Тогда Носов залез в кабину, разобрался и объяснил танкисту его ошибку.



Для повести «Дневник Коли Синицына» Носов кропотливо изучал литературу по пчеловодству и посещал пасеку. Процесс выращивания цыплят в «Весёлой семейке» расписал досконально, включая возможные ошибки. Приступая к «Незнайке на Луне», на всякий случай изучил работы Циолковского. Зачем? Зануда!

Сегодня мы удивляемся: ишь, как он в «Незнайке на Луне» капитализм верно изобразил! А ведь знал о нём, в основном, по книжкам, да и полвека уже прошло. У классики вообще есть такая особенность — она в любое время воспринимается современно. Потому что затрагивает неизменные основы человеческого бытия. Когда, например, происходит действие рассказа «Мишкина каша»? Вроде бы неважно, когда. В детстве! А между тем, важно.



Чем заняты в рассказе «Мишкина каша» Коля и Мишка? Тем же, чем и все остальные дети в то время: хотят есть. Ведь рассказ был написан в 1945 году. Правда, у Коли с Мишкой в отличие от большинства тогдашних детей всё-таки есть продукты: «Сыпь крупы побольше!..», «Нарезали мы хлеба, намазали его вареньем…», «Масло попробовали без хлеба есть — тошно…». Этакая «лакировка действительности», а на самом деле — попросту обобщение. Оно позволяет читать рассказ о том, как варить кашу и выпутываться своими силами из затруднительных ситуаций, и через пятьдесят лет.

А где папы?

Пап у Мишки и Коли покамест нет. Есть мамы и тётя Даша. Их папы появятся в «Весёлой семейке»: мелькнут пару раз, скажут пару фраз косвенно прямой речью, и всё. У носовских детей проблема с папами. Воспитывают их матери. Могут, например, запретить брать керосиновую лампу для инкубатора. Могут сказать страшные слова: «Пусть лучше у меня совсем не будет сына, чем будет сын вор» (рассказ «Огурцы»). А вместо пап — всё больше какие-то «дяденьки»: милиционеры, управдомы, стекольщики.



Дело в том, что, когда эти рассказы писались, отцов у большинства детей действительно не было. Они погибли на войне. Носов не хотел растравлять своим читателям душу.

Но есть в носовской литературной безотцовщине ещё одна закавыка, связанная и с личной судьбой писателя, и с тем, что называется «творческим методом». Считается, что в его первом произведении, как в эпиграфе, зашифровано содержание всего последующего творчества. Первый рассказ Носова «Затейники» увидел свет до войны, в 1938 году, а никакого отца в нём нет. «Мама ушла в магазин», — а про отца ничего. У самого Носова, судя по автобиографической повести «Тайна на дне колодца», отношения с отцом складывались непросто. Коля очень любил отца и очень остро переживал его, скажем так, неидеальность. Тот был человеком «лёгким» и легкомысленным — полной противоположностью серьёзному, трудолюбивому Коле.

Думается, что «заретушированность» отцов в носовских рассказах — это такой невольный педагогический приём, отчасти порождённый личным опытом (нельзя было писать папу «с натуры», хотелось быть не таким, как родной отец со слабостями и недостатками), и отчасти — временем, в которое рассказы писались. В эпоху, когда отцов действительно не хватало (мужские утвердительные интонации начали уходить из речи именно воспитываемых матерями послевоенных мальчишек: мужчины стали говорить с женским интонационным повышением в конце фразы — так, как говорили у них в семье), — в эти годы Носов для своих читателей сам был отцом.



И каким! Обратим внимание: Носов никогда не обращается к читателям с нотацией или призывом: «Делайте так-то и так-то». Просто его герои сами поступают как нужно. А ведь по натуре, повторимся, он был занудой! Почитайте его адресованные взрослым «Иронические юморески», это же кошмар, уши в трубочку! Учит, наставляет, нудит, нудит. А в детских рассказах этого нет.

Возьмём психологический триллер «Бенгальские огни». Мишка испортил мамину кастрюлю — так сточил напильником, что она в сковородку превратилась. Вроде бы «вставной аттракцион» такой, шутка. А где же мораль? А вот она:

«– Что же тебе мама сказала?

— Ничего не сказала. Она ещё не видела.

— А когда увидит?

— Ну что ж… Увидит так увидит. Я, когда вырасту, новую кастрюлю ей куплю.

— Это долго ждать, пока ты вырастешь!

— Ничего».



Пауза, конец диалога. Нечего сказать Мишке. Разве дети не поняли, что Мишка поступил (не с кастрюлей, а с мамой) нехорошо? Поняли прекрасно, почувствовали. Но если бы их стали тыкать в это носом, возникло бы противодействие и отторжение педагогической морали: «Да ладно… Подумаешь… Ещё чего!»

Маленький взрослый

Посмотрим, кстати, как дальше развивается в рассказе конфликт между рассудительным Колей и авантюристом Мишкой. Они отправляются в лес за ёлками. Коля свою выбрал быстро, а Мишка долго капризничал. В лесу стемнело, и мальчики заблудились. Мишка недоумевает: «Я ведь не виноват, что так рано наступил вечер». — «А сколько ты ёлку выбирал? А сколько дома возился?» — как бы ворчит Коля (а на самом деле объясняет читателю, что да, Мишка виноват). По колено в снегу мальчики блуждают по лесу. Мишке чудятся опасности, и он выдумывает разные по-детски несерьёзные пути их преодоления, Коля по-взрослому реалистично критикует его проекты с позиций их практической осуществимости.



В конце концов, Мишка падает с обрыва и ушибает ногу. Не может идти. Коля вскипает: «Горе мне с тобой! То ты с бенгальскими огнями возился, то ёлку до самой темноты выбирал, а теперь вот зашибся… Пропадёшь тут с тобой!». Мишка отвечает как бы по инерции скандала: «Можешь не пропадать!». Кажется, вот сейчас конфликт достигнет кульминации, станет непримиримым, но нет. Неожиданно Мишка предлагает: «Иди один. Это всё я виноват. Я уговорил тебя за ёлками ехать». Но Коля и к этому порыву относится критично: «Вместе приехали, вместе и вернуться должны». В этой чеканной формуле звучит взрослая непререкаемость, чувствуется несколько даже унылая детерминированность взрослого мира, взрослая обречённость на правоту. И вооружившись верным учением, Коля находит техническое решение проблемы (хотя обычно в их паре фонтанирует идеями Мишка) — сажает Мишку на ёлку и тащит, как на санях.



Вторую ёлку пришлось оставить. И это становится причиной продолжения конфликта потом, после спасения.

«– Отдай её на сегодня мне, — говорит Мишка, — и дело с концом».

Пока Коля приходит в себя от такой наглости, Мишка предлагает торг на грани отчаяния: «Возьми мои лыжи, коньки, волшебный фонарь, альбом с марками. Ты ведь сам знаешь, что у меня есть. Выбирай что угодно». У него действительно сложное положение, ведь он пригласил ребят на бенгальские огни, а ёлки теперь не будет. И Коля неожиданно соглашается. Но требует взамен не лыжи, не коньки (хотя эта цена очень высокая), а живое существо — собаку Дружка. Всерьёз ли? Прямо дьявол-искуситель какой-то!

«Мишка задумался. Он отвернулся и долго молчал. Потом посмотрел на меня — глаза у него были печальные — и сказал:

— Нет, Дружка я не могу отдать».



Мишка выдерживает нравственное испытание, и Коля вознаграждает его за это: «Ну ладно, тогда бери ёлку даром». То есть сперва задаёт задачку, а затем поощряет ученика за правильное решение. Заметим, что при всей своей правильности и незаменимости Коля во всех рассказах цикла — персонаж как будто фоновый, служебный. Будь он единственным героем, про него и рассказать было бы нечего, никаких интересностей. Это же Мишка превращает готовку каши в трудное приключение, Мишка придумывает делать инкубатор и кататься на автомобильном бампере, Мишка своим несносным поведением драматизирует строительство катка и так далее. Даже в рассказе «Тук-тук-тук» ночные страхи Коли и Кости провоцирует Мишка — тем, что кладёт под подушку топор, перед тем как крепко и спокойно заснуть.

А чем интересен Коля? Тем, что он вообще не ребёнок. Он замаскированный взрослый. Авторская функция. Удивительно ли, что Носов назвал его своим именем? Ведь когда отцов не хватает, кто-то должен их заменять. Ну, хотя бы показывать, какие они бывают. Что делают, что должны уметь, для чего нужны.

Источник