В ходе выборной кампании 2018 года с верховной власти обязательно спросят за неизжитое наследство 1990-х. Во внешней сфере — прежде всего за тупик нашей украинской политики, одновременно виктимной и истеричной. Правда, в 2014-м вежливые люди в «милитари» существенно подправили картину, но штатные рычаги этой политики — дипломатический и газовый — по прежнему сбоят.
Ни в одном международном формате, начиная с Минского, Киев не получил укорот — даже в таком пустяке, как конкурс «Евровидение», ухитрился ткнуть Москву носом в угол. В соседскую столицу от нас направлен уже второй по счету посол-призрак, чья миссия — чтобы поскорее забыли о нем самом и его успехах на прежней должности.
Киев комфортно приобретает российский газ в обход российского же монополиста. Реверс, вопреки заявлениям последнего, оказался реальностью. Реальностью может стать и то, что «Турецкий поток» не смоет соседей с выгоднейшей позиции энерготранзитера, и через Брюссель они будут нам диктовать, сколько топлива гнать через них, а сколько оставлять туркам.
«Прощай, немытая Россия!» — продекларировал недавно Порошенко. Но не стоит обижаться на него за Лермонтова, подпряженного к пропаганде «безвиза». Вообще не стоит всерьез реагировать на эти слова — ведь Порошенко из тех, кто прощается, но не уходит.
А пора бы самим попрощаться — не с «чистоплотной» Украиной, конечно, и даже не с ее маркими предводителями. Куда от них денешься — все равно, в конце концов, окажутся на нашей Рублевке. А расстаться надо, причем незамедлительно, с одной иллюзией, которая затянула нас уже давно в украинский омут и держит в нем до сих пор.
Суть этой иллюзии в том, что Украина — не как территория с людьми, а как некая абстрактная сущность — исключительно важна для России, а союз с ней почти сакрален. Проницательный Збигнев Бжезинский подогрел в свое время такой настрой в наших верхах, заявив, что Россия без Украины — не великая держава.
И тут уместно спросить: что же такого сверхъестественного внес в нашу имперскую конструкцию «украинский элемент»? Про Мазепу и Бандеру с карателями и полицаями не будем: тривиально. Насчет религиозного света, нежно льющегося с берегов Днепра, — воздержимся, поскольку не бесспорно. Обратимся к менее известным, но не менее важным историческим фактам.
По большому счету, укронационализм — со своим «самостоятельным государственным плаванием», «вхождением в европейскую семью на здоровых началах» — громко заявил о себе к середине ХIХ столетия. Это явилось ответом великорусскому шовинизму, чуть ранее пышно зацветшему триадой «православие, самодержавие, народность». Но кто был автором вопроса?
Заметим, пестование украинской самобытности вводило в ступор имперские верхи. Недоумение понять несложно, если всмотреться, кому бросили вызов вылупившиеся «незалежные». Оказывается, тем же родственным лицам, составлявшим костяк московской, а позднее и российской правящей элиты с конца ХVII столетия. Как ни парадоксально, но русский великодержавный патриотизм закладывался украинско-польскими выходцами, в разное время присягнувшими Романовым.
Его авторство ассоциируется с министром просвещения Сергеем Уваровым. При этом как-то забывают о целой украинской когорте, ударно потрудившейся на сей ниве: завканцелярией Св. Синода Войцеховиче, начальнике Комиссии по разбору древних актов Романовиче, президенте Академии художеств Оленине (с родовым польским гербом, матерью Волконской, наставником Кашталинским, женой Полторацкой)…
В таких руках осмысление отечественной истории, религии, традиций протекало крайне своеобразно. Если в Европе XIX века элиты обратились к своим национальным корням (германская — к немецким, французская — к французским, испанская — к испанским и т.д.), то наш «русский» истеблишмент с жадностью бросился воспевать не что иное, как украинско-польские истоки. Хотя ничего удивительного здесь нет: они же интересовались собой, своим происхождением.
Кстати, популярность Николая Гоголя первоначально была связана с увлечением Украиной. Эту эйфорию подпитывал и Николай I, за время царствования аж 15 раз посетивший и заново отстроивший «матерь городов русских». Ни один правитель до революции или в Советском Союзе не бывал в Киеве так часто и заботливо.
И вот на эту-то державу, насквозь пропитанную полонизированной малороссийской поэтикой, стали покушаться под распевы гимна «Ще не вмерла Украина», сочиненного Чубинским. К такому «русский» имперский патриотизм был явно не готов: без украинской опоры он просто утрачивал идеологический иммунитет.
Чиновничество вкупе с появившимися в начале ХХ столетия промонархическими организациями кинулись проклинать устроителей «отдельного украинского завтра». Но вот парадокс: русское черносотенство родилось в украинской купели — в Почаевской лавре на Волыни…
Любопытны данные и по царской Государственной думе: из 41 депутата, избранного в III Госдуму от украинских губерний, 36 идентифицировали себя «истинно русскими людьми», что подразумевало их принадлежность к черносотенству.
На выборах в IV ГД 70% украинских избирателей подали голоса за русских националистов — это было особенно поразительно, если учесть, что великороссы составляли лишь 13% населения. Иными словами, базой религиозно-монархического черносотенства — антипода «незалежности» — являлась не обширная Россия, а все та же Украина!
Обидно даже: мы — заложники внутренней грызни самостийников с Галиции и имперцев с Волыни!
Вспоминаются жаркие дебаты их предшественников 1650–1670-х годов по поводу того, с кем выгоднее быть: с Москвой или Польшей, олицетворявшей тогда Запад. Будто Россию просто погрузили в омут чисто внутриукраинского конфликта.
А разве сегодня мы наблюдаем не продолжение того же? Самое бессмысленное, что есть в нынешней российской политике, — это игры в особые отношения с «колыбелью», оплаченные газом и другими вполне осязаемыми преференциями. Не слишком ли дорого нам обходятся иллюзии и потребности нашего монархического и никонианского лобби? Конечно, им-то без Украины никуда, но никак не нам.
Не стоит ожидать здесь чего-то нового: украинский спор в его сегодняшней проекции неизменяем — перемениться должны мы, только тогда появиться шанс избежать этих мутных распрей. Перемениться — значит выплыть из омута тех, кто монополизировал патриотизм, тем самым привязав нас к Украине.
Порвать эту цепь возможно, когда правление Романовых перестанет рассматриваться вершиной всего и вся, а минувшее, равно как и будущее, не будет оцениваться по соответствию этой «славной» эпохе.
В нормальных для той поры отношениях «украинский элемент» в имперской упаковке продвигал дела, которые подавались позднее как преступления русских против украинцев. Так было с момента расказачивания до голодомора. Из-за этого мы вынуждены выслушивать то, чего совсем не заслужили.
Нужна настройка на новую волну национальных притяжений. И здесь — несколько мыслей вслух, но не для всех.
Надо поднять Московское царство, делая акцент на многонациональные, а не только украинские истоки, отдать должное староверию как связующей духовной нити. Полноценно презентовать дохристианскую веру, отбросив бредни о дикости наших предков, обитавших до появления днепровских «светочей» чуть ли не на деревьях.
Пора наконец дистанцироваться от «киевской мачехи» и обернуться к нашей Волге, матери-России, сосредоточию народностей и вер. Их, выросших на одном корне, разделить невозможно, как нельзя отделить от Великой реки Каму или Оку.
Следует покритичнее относиться к эпохе Романовых, к тому, что тогда происходило не только с правящей прослойкой, но и с народом. Положа руку на сердце, нынешняя реанимация «православия, самодержавия, народности» пригодна лишь для имущественных притязаний РПЦ. Хватит перетягивать «украинский канат»!
Российской же власти потребна идеологическая перекодировка, чтобы избавиться от роли подсобного материала в соседских играх. Нужно вынырнуть из украинского омута и вспомнить, что грань между антиквариатом и хламом в нашей истории очень тонка.
В этом смысле выборы-2018 не могут стать просто очередными: их предназначение — разблокировать геополитический тупик.
Коренные народы России должны стать настоящими хозяевами своего прошлого, а следовательно, и будущего. А нашим народам — в том числе и россиянам украинского родства — все меньше и меньше дела до конфликтов чужого омута.