Вход

Двигатель

Интервью даёт внук Николая I Александр Михайлович (часть 2: о падении Империи)

24 мая 2016 в 22:55 | Емеля |Молодёжная аналитическая группа | 1273 | 0

«…Чего хочет народ и общество? Очень немногого — власть <…> разумную, идущую навстречу нуждам народным, и возможность жить свободно и давать жить свободно другим.»
Из письма великого князя Александра Михайловича к Николаю II. 25 декабря 1916 — 4 февраля 1917 года.

В этом году исполнилось 150 лет со дня рождения Великого Князя Александра Михайловича Романова, внука Николая I, друга детства императора Николая II, которому он приходился двоюродным дядей. Князь Александр Михайлович в сложных условиях того времени, как мог в меру своей нравственности и возможностей внёс свой вклад в развитие нашей страны. С его воспоминаниями и взглядом на события прошлого мы кратко хотим познакомить читателей. Русский историк Василий Осипович Ключевский говорил:

Прошедшее нужно знать не потому, что оно прошло, а потому, что, уходя, оно не умело убрать своих последствий.

Некоторые из этих последствий оказывают воздействие на нашу жизнь и по сей день.

Материал представляет собой интервью с Князем Александром Михайловичем, в котором он делится своими воспоминаниями.

Эта статья продолжает обширное интервью (первая часть http://inance.ru/2016/05/am-romanov/) от том, как Александр Михайлович жил в царской семье, какие там царили порядки и что из этого вышло.

— Как вы представляли себе будущее императорской семьи?

Когда я был ещё ребенком, моя матушка приобрела Ай-Тодорскую полосу земли на южном берегу Крыма. Я и Ай-Тодор выросли как бы вместе. С годами Ай-Тодор превратился в цветущий уголок, покрытый садами, виноградниками, полянами и прорезанный по берегу бухтами. На берегу был выстроен маяк, который позволял нам ориентироваться на море в туманные ночи. Для нас, детей — этот ярко сиявший сноп света Ай-Тодорского маяка стал символом счастья. Я думал о том, будет ли Ксения это чувствовать так же, как и мои братья в течение этих двадцати лет…

Здесь мы строили планы на многие годы вперёд и рассчитывали прожить жизнь, полную безоблачного счастья. Кто мог думать в этот бледно-синий июльский вечер в 1894 году, что только три месяца отделяют нас от самой страшной катастрофы в истории Российской Империи. Кто мог предвидеть, что Император Александр III умрёт в возрасте 49 лет от роду, оставив незавершенным монарший труд свой и вручив судьбу шестой части мира в дрожащие руки растерявшегося юноши…

Преждевременная кончина Императора Александра III приблизила вспышку революции по крайней мере на четверть века. Марксистские историки, вероятно, с этим утверждением не согласятся. Но не следует забывать, что чем сильнее государственная власть, тем в меньшей поддержке она нуждается.

Начиная со дня смерти Императора Александра III в 1894 году, три силы приняли участие во внутренней борьбе за власть в России: Монарх, Царская фамилия и адепты революционного подполья. Симпатии же остального стопятидесятимиллионного русского народа делились между этими двумя лагерями, между престолом и анархией, и находились в зависимости от искусства каждой из боровшихся сторон заручиться поддержкой народных масс.

— Кто по вашему мнению из всех Романовых сыграл наиболее отрицательную роль в событиях тех лет?

Из всех членов Императорской семьи великий князь Николай Николаевич, старший сын моего дяди великого князя Николая Николаевича-старшего, имел самое большое влияние на наши государственные дела. Два важнейшие акта в истории России — Манифест 17 октября 1905 года и отречение Императора Николая II 2 марта 1917 года — следует приписать полнейшей аберрации политического предвидения великого князя Николая Николаевича. Когда я пишу эти строки, мною руководят отнюдь не горькие чувства. Вражда между ним и моим братом великим князем Николаем Михайловичем относится к потонувшему уже миру. Оба они умерли и вошли в историю. Я далёк от мысли умалять его редкую честность и добрые намерения. Людьми типа великого князя Николая Николаевича можно было бы пользоваться с большим успехом в любом, хорошо организованном государстве, при условии, чтобы Монарх сознавал бы ограниченность ума этого рода людей.

Оглядываясь на двадцатитрёхлетнее правление Императора Николая II, я не вижу логического объяснения тому, почему Государь считался с мнением Николая Николаевича в делах государственного управления. Как все военные, привыкшие иметь дело с строго определёнными заданиями, Николай Николаевич терялся во всех сложных политических положениях, где его манера повышать голос и угрожать наказанием не производила желаемого эффекта. Всеобщая забастовка в октябре 1905 года поставила его в тупик, так как кодекс излюбленной им военной мудрости не знал никаких средств против коллективного неповиновения. Нельзя же было арестовать несколько миллионов забастовщиков! По его мнению, единственное, что можно было сделать — это выяснить требования «командиров восстания». Попытка объяснить Николаю Николаевичу, что восстание 1905 года носило анархический характер и что не было «командиров», с которыми можно было вести переговоры, оказалась бы безрезультатной. С тех пор, как существует мир, все армии, в том числе и революционные, находились под предводительством командиров. И вот 17 октября 1905 года, пред угрозой всеобщей забастовки, руководимой штабом большевицкой секции социал-демократической партии, и аграрных беспорядков крестьян, которые требовали земельного передела, Николай Николаевич убедил Государя подписать злополучный манифест, который мог бы удовлетворить только болтливых представителей русской интеллигенции. Манифест этот не имел отношения ни к большевикам, ни к крестьянам.

Забастовки продолжались, и крестьяне, недовольные созывом первой Государственной Думы, которая состояла из никчёмных говорунов, продолжали сжигать имения своих помещиков. Государь должен был отдать приказ подавить восстание вооружённой силой, но русский монархический строй уже никогда более не оправился от унижения, порождённого тем фактом, что Российский Самодержец капитулировал пред толпой.

«Николай II никогда бы не подписал октябрьского манифеста, — пишет Витте в своих мемуарах, — если бы на этом не настоял великий князь Николай Николаевич».

Печальный опыт 1905 года не отучил Императора Николая II обращаться в критические минуты за советом к великому князю Николаю Николаевичу. Двенадцать лет спустя, готовясь принять одно из самых важных решений в истории России, Государь снова обратился к автору знаменитого Манифеста 17 октября 1905 года. Если бы великий князь посоветовал бы Государю 2 марта 1917 года остаться на фронте и принять вызов революции, товарищ Сталин не принимал бы в 1931 году в Кремле мистера Бернарда Шоу! Но бывший Верховный Главнокомандующий искал по-прежнему «командиров революции», и ему казалось, что он нашёл одного из них в лице г. Керенского. Всю истинную трагедию создавшегося положения Николай Николаевич понял только неделю спустя, когда, приехав в Ставку в Могилев, чтобы занять свой высокий пост, он узнал, что Петроградский Совдеп запретил г. Керенскому пользоваться его услугами.

— Что вы можете сказать о Романовых в целом?

При всех их погрешностях, их преданность династии и врождённый патриотизм могли бы быть использованы Государем, если бы он понял, что его родственники должны были иметь право выбирать себе карьеру, помимо военной службы. Но даже наименее одарённые из них могли бы с большим успехом занимать административные посты в Империи, чем те бюрократические роботы-изменники, которые во второй половине царствования Николая II захватили министерские и губернаторские портфели. Тот же дядя Алексей — эта непревзойденная карикатура на Генерал-Адмирала — с успехом подошёл бы к роли, которая требовала бы от своего исполнителя знания чужих стран и его способности «ассимиляции».

Ни один правитель, будь он императором, президентом, первым министром или же диктатором, не может себе позволить роскоши пренебречь своими ближайшими сподвижниками в распределении ответственных государственных постов. Невозможно вообразить себе Сталина, который отдавал бы предпочтение посторонним людям, неопределенных политических взглядов, и отстранял от власти старых вождей большевицкой партии.

В этом моем сопоставлении нет никакой утрировки. Отдельный человек не может быть сильнее своей партии, и ни один человек не может править без помощи своих сторонников. Последний русский Царь должен был вести себя, как глава партии господствовавшего режима, когда напор революции требовал от министров не столько особых способностей и талантов, сколько беззаветной преданности престолу. Взирая на толпу двуличных дворян, изнеженных придворных и плохих бюрократов, Царь должен был понять, что он мог рассчитывать только лишь на преданность своих ближайших родственников для выполнения его предначертаний и передачи приказаний своим верноподданным, которые, потеряв веру в министров, еще сохраняли веру в крепость Императорского трона. Конечно, нельзя было требовать, чтобы Государь образовал бы совет министров из великих князей; я далек от этой мысли. Мы просто хотели, чтобы нам позволили занимать должности в различных казенных учреждениях и преимущественно в провинции, где мы могли бы быть полезны тем, что служили бы связующим звеном между Царем и русским народом.

В ответ на это Государь указывал нам на традиции династии Романовых.

— В продолжение трёхсот лет мои отцы и деды предназначали своих родных к военной карьере. Я не хочу порывать с этой традицией. Я не могу позволить моим дядям и кузенам вмешиваться в дела управления.

Это решение Царя было отчасти продиктовано нашептыванием министров, частью же было принято под влиянием поведения его дядей. Как всегда бывало с Императором Николаем II, государственный здравый смысл был в нем затемнён эмоциональными комплексами, но большая часть его поступков была неразрешимой загадкой для каждого, кто не был знаком со всеми обстоятельствами его детства, воспитания и первых десяти лет его царствования.

— А как бы вы могли охарактеризовать самого Николая Второго?

Будущий Император Николай II рос в напряжённой атмосфере вечных разговоров о заговорах и неудавшихся покушениях на жизнь его деда Императора Александра II. Пятнадцати лет он присутствовал при его мученической кончине, что оставило неизгладимый след в его душе. Николай II был мальчиком общительным и весёлым. Детство его протекало в скромном Гатчинском дворце в семейной обстановке, среди природы, которую он очень любил. Его воспитатели были сухой, замкнутый генерал, швейцарец-гувернёр и молодой англичанин, более всего любивший жизнь на лоне природы. Ни один из них не имел представления об обязанностях, которые ожидали будущего Императора Всероссийского. Они учили его тому, что знали сами, но этого оказалось недостаточным.

Накануне окончания образования, перед выходом в лейб-гусарский полк, будущий Император Николай II мог ввести в заблуждение любого оксфордского профессора, который принял бы его, по знанию английского языка, за настоящего англичанина. Точно так же знал Николай Александрович французский и немецкий языки. Остальные его познания сводились к разрозненным сведениям по разным отраслям, но без всякой возможности их применить в практической жизни. Воспитатель-генерал внушил, что чудодейственная сила таинства миропомазания во время Св. Коронования способна была даровать будущему Российскому Самодержцу все необходимые познания.

В Николае II рано начала развиваться большая любовь к военной службе. Эта служба, как нельзя лучше, отвечала складу его характера. Он был командиром эскадрона лейб-гусарского полка. Два года прослужил он офицером в Гвардейской конно-артиллерийской бригаде. Ко всем своим обязанностям относился серьёзно и добросовестно. Смерть отца застала его командиром батальона л.- гв. Преображенского полка в чине полковника, и всю свою жизнь он остался в этом сравнительно скромном чине. Это напоминало ему его беззаботную молодость, и он никогда не выражал желания произвести себя в чин генерала. Он считал недопустимым пользоваться прерогативами своей власти для повышения себя в чинах.

Его скромность создала ему большую популярность в среде офицеров-однополчан. Он любил принимать участие в их вечерах, но разговоры офицерских собраний не могли расширить его умственного кругозора. Общество здоровых, молодых людей, постоянной темой разговоров которых были лошади, балерины и примадонны французского театра, могло быть очень приятно для полковника Романова, но будущий Российский Монарх в этой атмосфере мог приобрести весьма мало полезного.

В семейной обстановке он помогал отцу строить дома из снега, рубить лес и сажать деревья, так как доктора предписали Александру III побольше движения. Разговоры велись или на тему о проказах его младшего брата Михаила, или же о моих успехах в ухаживании за его сестрой Ксенией. Все темы о политике были исключены. Поэтому не было случая увеличить запас знаний. В Царской семье существовало молчаливое соглашение насчёт того, что царственные заботы Царя не должны были нарушать мирного течения его домашнего быта. Самодержец нуждался в покое. Монарх, который сумел обуздать темперамент Вильгельма II, не мог удержаться от смеха, слушая бойкие ответы своих младших детей. Ему доставляло большое удовольствие, что называется, окатить ушатом холодной воды юного Михаила Александровича, но великий князь не оставался в долгу и уже за обедом готовил отцу новый сюрприз.

В 1890 году, за четыре года до своего вошествия на престол, наследник Цесаревич предпринял с образовательными целями кругосветное плавание. Я встретился с ним на Коломбо. Известие о его приезде застало меня в джунглях, где я охотился за слонами. Должно быть, моя трёхнедельная борода, мои рассказы о приключениях и трофеи, разбросанные на палубе «Тамары», произвели на Никки большое впечатление, и я показался ему прямо дикарем. Тишина тропической ночи, изредка нарушаемая криками испуганных обезьян, располагала нас к задушевной беседе. Николай Александрович завидовал моему восхитительному времяпрепровождению. Он не находил никакого удовольствия путешествовать на борту военного крейсера, шедшего под брейд-вымпелом наследника Цесаревича.

— Моя поездка бессмысленна, — с горечью сказал он: — дворцы и генералы одинаковы во всем мире, а это единственное, что мне показывают. Я с одинаковым успехом мог бы остаться дома.

На следующий день мы расстались; я вернулся к прерванной охоте, а Николай Александрович продолжал свой путь в Японию. На вокзале в местечке Отцу какой-то изувер ударил его саблей по голове, и если бы принц Георг Греческий не ослабил силу удара, наследник Цесаревич поплатился бы жизнью.

На обратном пути наследник Цесаревич проехал по Сибири, вдоль будущего Сибирского железнодорожного пути.

Он мечтал вернуться обратно в Гатчину, где за могучей спиной отца Николай Александрович чувствовал себя в безопасности.

Физические качества Александра III казались верхом человеческого достижения робкому Цесаревичу, и без сомнения, было много обаяния в зрелище, как серебряный рубль сгибался в железных пальцах Императора. После покушения в Борках 17 октября 1888 года весь русский народ создал легенду, что Александр III спас своих детей и родных, удержав на плечах крышу разрушенного вагона-ресторана, во время покушения революционеров на Императорский поезд. Весь мир ахнул.

20 октября 1894 года Никки и я стояли на веранде чудесного Ливадийского дворца с мешками кислорода в руках: мы присутствовали при последних минутах Александра III.

Даже соленое дыхание южного моря не могло вернуть к жизни человека, поставившего себе целью жизни предотвратить беспощадный ход революции. Кончина Александра III была подобна его жизни. Являясь убеждённым врагом звучных фраз и мелодраматических эффектов, Царь при приближении последней минуты лишь пробормотал короткую молитву и простился с Императрицей.

Люди умирают ежеминутно, и мы не должны были бы придавать особого значения смерти тех, кого мы любим. Но тем не менее смерть Императора Александра III окончательно решила судьбу России. Каждый в толпе присутствовавших при кончине Александра III родственников, врачей, придворных и прислуги, собравшихся вокруг его бездыханного тела, сознавал, что наша страна потеряла в лице Государя ту опору, которая препятствовала России свалиться в пропасть. Никто не понимал этого лучше самого Никки. В эту минуту в первый и в последний раз в моей жизни я увидел слезы на его голубых глазах. Он взял меня под руку и повел вниз в свою комнату. Мы обнялись и плакали вместе. Он не мог собраться с мыслями. Он сознавал, что он сделался Императором, и это страшное бремя власти давило его.

— Сандро, что я буду делать! — патетически воскликнул он. — Что будет теперь с Россией? Я ещё не подготовлен быть Царем! Я не могу управлять Империей. Я даже не знаю, как разговаривать с министрами. Помоги мне, Сандро!

Помочь ему? Мне, который в вопросах государственного управления знал ещё меньше, чем он! Я мог дать ему совет в области дел военного флота, но в остальном…

Я старался успокоить его и перечислял имена людей, на которых Николай II мог положиться, хотя и сознавал в глубине души, что его отчаяние имело полное основание и что все мы стояли пред неизбежной катастрофой.

— Что вы можете сказать о его жене?

Молодая Императрица с трудом говорила по-русски. В этом отношении её предшественница была в гораздо более благоприятных условиях: между помолвкой принцессы Дагмар с будущим русским Царем и его коронованием протекло семнадцать лет. Принцесса Аликс должна была в течение короткого срока изучить язык своей новой Родины и привыкнуть к её быту и нравам.

Ещё далекая от сложных взаимоотношений придворной жизни, молодая Императрица делала ошибки, незначительные сами по себе, но равносильные страшным преступлениям в глазах петербургского высшего света. Это запугало её и создало известную натянутость в её обращении с окружающими. Это в свою очередь послужило достаточным поводом для сравнений между обаятельностью вдовствующей Императрицы и «холодным снобизмом» молодой Царицы. Эти сравнения между матерью и женой Император Николай II принимал очень близко к сердцу, и очень скоро отношения между двором и обществом приняли очень натянутый характер.

— При короновании Николая Второго произошла Ходынская трагедия, почему она случилась?

Иностранцам причины трагедии могли бы показаться непонятными, но опытные русские администраторы ещё задолго до этого события ожидали худшего. То, что дядя Государя, великий князь Сергей Александрович, занимавший пост Московского генерал-губернатора, сумеет организовать должным образом празднества, в которых должны были принять участие миллионы русских людей, — вызвало со всех сторон сомнения.

Согласно программе празднеств, раздача подарков народу должна была иметь место в 11 час. утра на третий день коронационных торжеств. В течение ночи все увеличивавшиеся толпы московского люда собрались в узких улицах, которые прилегали к Ходынке. Их сдерживал только очень незначительный наряд полиции. Когда взошло солнце, не менее пятисот тысяч человек занимали сравнительно небольшое пространство и, проталкиваясь вперед, напирали на сотню растерявшихся казаков. В толпе вдруг возникло предположение, что правительство не рассчитывало на такой наплыв желающих получить подарки, а потому большинство вернётся домой с пустыми руками.

Бледный рассвет осветил пирамиды жестяных кубков с императорскими орлами, которые были воздвигнуты на специально построенных деревянных подмостках.

В одну секунду казаки были смяты и толпа бросилась вперёд.

— Ради Бога, осторожнее, — кричал командовавший офицер: — там ямы…

Его жест был принят за приглашение. Вряд ли кто из присутствовавших знал, что Ходынское поле было местом учения саперного батальона. Те, кто были впереди, поняли свою роковую ошибку, но нужен был, по крайней мере, целый корпус, чтобы остановить своевременно этот безумный поток людей. Все они попадали в ямы, друг на друга, женщины, прижимая к груди детей, мужчины, отбиваясь и ругаясь.

Пять тысяч человек было убито, ещё больше ранено и искалечено. В три часа дня мы поехали на Ходынку. По дороге нас встречали возы, нагруженные трупами. Трусливый градоначальник старался отвлечь внимание Царя приветствиями толпы. Но каждое «ура» звучало в моих глазах как оскорбление. Мои братья не могли сдержать своего негодования, и все мы единодушно требовали немедленной отставки великого князя Сергея Александровича и прекращения коронационных торжеств. Произошла тяжёлая сцена. Старшее поколение великих князей всецело поддерживало московского генерал-губернатора.

Мой брат великий князь Николай Михайлович ответил дельной и ясной речью. Он объяснил весь ужас создавшегося положения. Он вызвал образы французских королей, которые танцевали в Версальском парке, не обращая внимания на приближающуюся бурю. Он взывал к доброму сердцу молодого Императора.

— Помни, Никки, — закончил он, глядя Николаю II прямо в глаза: — кровь этих пяти тысяч мужчин, женщин и детей останется неизгладимым пятном на твоём царствовании. Ты не в состоянии воскресить мертвых, но ты можешь проявить заботу о их семьях… Не давай повода твоим врагам говорить, что молодой Царь пляшет, когда его погибших верноподданных везут в мертвецкую.

Вечером Император Николай II присутствовал на большом балу, данном французским посланником. Сияющая улыбка на лице великого князя Сергея заставляла иностранцев высказывать предположения, что Романовы лишились рассудка. Мы, четверо, покинули бальную залу в тот момент, когда начались танцы, и этим тяжко нарушили правила придворного этикета.

— Как вы можете охарактеризовать управление Николая Второго?

Изображение не найдено!

Стройный юноша, ростом в пять футов и семь дюймов, Николай II провёл первые десять лет своего царствования, сидя за громадным письменным столом в своем кабинете и слушая с чувством, скорее всего приближающимся к ужасу, советы и указания своих дядей. Он боялся оставаться наедине с ними. В присутствии посторонних его мнения принимались дядями за приказания, но стоило племяннику и дядям остаться с глазу на глаз, их старшинство давало себя чувствовать, а потому последний Царь Всея Руси глубоко вздыхал, когда, во время утреннего приёма высших сановников Империи, ему возвещали о приходе с докладом одного из его дядей.

Они всегда чего-то требовали. Николай Николаевич воображал себя великим полководцем. Алексей Александрович повелевал морями. Сергей Александрович хотел бы превратить Московское генерал-губернаторство в собственную вотчину. Владимир Александрович стоял на страже искусств.

Все они имели, каждый, своих любимцев среди генералов и адмиралов, которых надо было производить и повышать вне очереди, своих балерин, которые желали бы устроить «русский сезон» в Париже, своих удивительных миссионеров, жаждущих спасти душу Императора, своих чудодейственных медиков, просящих аудиенции, своих ясновидящих старцев, посланных свыше… и т. д.

К шести часам вечера молодой Император был без сил, подавленный и оглушенный. Он с тоскою смотрел на портрет своего отца, жалея, что не умел говорить языком этого грозного первого хозяина России.

Александра III все боялись, как огня.

— Перестань разыгрывать Царя, — телеграфировал Александр III тому же самому Сергею Александровичу в Москву.

— Выкинуть эту свинью, — написал Царь на всеподданнейшем докладе, в котором описывались скандальные действия одного сановника, занимавшего ответственный пост, который ухаживал за чужой женой.

— Когда Русский Царь удит рыбу, Европа может подождать, – ответил он одному министру, который настаивал в Гатчине, чтобы Александр III принял немедленно посла какой-то великой державы.

Однажды какой-то чрезмерно честолюбивый министр угрожал отставкой Самодержцу. В ответ на эти угрозы Царь взял его за шиворот и, тряся как щенка, заметил:

— Придержите-ка ваш язык! Когда я захочу вас выбросить, вы услышите от меня об этом в очень определённых выражениях.

Когда Вильгельм II предложил Александру III «поделить мир между Россией и Германией», Царь ответил:

— Не веди себя, Вилли, как танцующий дервиш. Полюбуйся на себя в зеркало.

Часть этих изречений доподлинно исторична, другая прибавлена и разукрашена людской молвой.

Трагедия России заключалась в том, что такому волевому человеку было суждено умереть в возрасте сорока девяти лет. Бог свидетель, что Николай II не очень стремился взойти на престол. Если бы мой отец был бы на двадцать или на тридцать лет моложе, быть может, всё в России было бы иначе… Все, включая моих самоуверенных дядей и даже импульсивного кузена Вилли…

— Прислушивался ли Николай Второй к вам?

Я старался всегда обратить внимание Николая II на навязчивость наших родных. На правах его двоюродного дяди и старшего, я иногда говорил с Государем о государственных делах, но я ничего не приукрашивал. Я ссылался на историю, экономику, русские и иностранные прецеденты. Но это был глас вопиющего в пустыне. Мои призывы не достигали цели. Я был «Сандро», товарищем его детских игр, мужем его любимой сестры Ксении. Он знал, как меня парировать, переходя на шутливый тон нашей молодости. Он подметил, что я тогда делаюсь в моём кресле как-то меньше ростом. Меня он не боялся. Как часто, когда я спорил о полной реорганизации флота, которым управлял дядя Алексей, согласно традициям XVIII века, я видел, как Государь в отчаянии пожимал плечами и говорил монотонно:

— Я знаю, что ему это не понравится. Говорю тебе, Сандро, что он этого не потерпит.

— В таком случае, Никки, ты заставишь его это потерпеть. Это твой долг пред Россией.

— Но что я могу с ним сделать?

— Ты ведь Царь, Никки. Ты можешь поступить так, как это необходимо для защиты наших национальных интересов.

— Всё это так, но я знаю дядю Алексея. Он будет вне себя. Я уверен, что все во дворце услышат его крик.

— В этом я не сомневаюсь, но тем лучше. Тогда у тебя будет прекрасный повод уволить его немедленно в отставку и отказать ему в дальнейших аудиенциях.

— Как я могу уволить дядю Алёшу? Любимого брата моего отца! Знаешь что, Сандро, я думаю, что с моими дядями у меня все обойдётся, но за время твоего пребывания в Америке ты сам стал большим либералом.

В этих спорах проходили месяцы и годы. Я пригрозил, что выйду в отставку, если моими советами будут пренебрегать. В ответ на это Государь только улыбался. Он был уверен, что я-то никогда не решусь причинить ему такого огорчения. Когда я в конце концов все-таки ушёл, дядя Алексей выразил свое удовлетворение тем, что целую неделю в кабинете Государя его голоса не было слышно.

14 мая 1905 года флот наш был разбит под Цусимой японцами, но это не имело влияния на Николая II. Слава его царствования ещё не приобрела определённых очертаний. Он проходил чрез стадии своей жизни и верными шагами шел в том направлении, которое было указано его многочисленными комплексами. Он потерял во всё веру. Хорошие и дурные вести имели на него одинаковое действие: он оставался безразличным. Единственной целью его жизни было здоровье его сына. Французы нашли бы, что Николай II представлял собою тип человека, который страдал от его добродетелей, ибо Государь обладал всеми качествами, которые были ценны для простого гражданина, но которые являлись роковыми для Монарха.

Если бы Николай II родился в среде простых смертных, он прожил бы жизнь, полную гармонии, поощряемый начальством и уважаемый окружающими. Он благоговел пред памятью отца, был идеальным семьянином, верил в незыблемость данной им присяги и прилагал все усилия, чтобы остаться честным, обходительным и доступным со всеми до последних дней своего царствования. Не его вина была в том, что рок превращал его хорошие качества в смертоносные орудия разрушения. Он никогда не мог понять, что правитель страны должен подавить в себе чисто человеческие чувства…

— Слушал ли он других ваших здраво рассуждающих родственников?

Я был не единственным, который определял положение подобным образом. За два месяца пред этим, 1 ноября 1916 года мой старший брат великий князь Николай Михайлович представил Царю записку на шестнадцати страницах, классифицируя все преступления, совершенные главою правительства Штюрмером.

11 ноября 1916 года другой мой брат, великий князь Георгий Михайлович написал о своих впечатлениях, собранных им во время посещения Ставки генерала Брусилова.

«Милый Никки, — писал Георгий Михайлович, — если в течение ближайших двух недель не будет создано новое правительство, ответственное в своих действиях пред Государственной Думой, мы все погибнем…»

15 ноября 1916 года ещё один из моих братьев, великий князь Михаил Михайлович, проживавший с 1891 года в Лондоне, присоединил свой голос к хору предостережений: «Я только что возвратился из Бэкингэмского дворца. Жоржи (английский король Георг) очень огорчён политическим положением в России. Агенты Интеллиджендс Сервис, обычно очень хорошо осведомлённые, предсказывают в ближайшем будущем в России революцию. Я искренно надеюсь, Никки, что ты найдёшь возможным удовлетворить справедливые требования народа, пока ещё не поздно».

— Что это: глупость или измена? – восклицал лидер кадетской партии П. Милюков с трибуны Государственной Думы.

Увы — это было и то, и другое. Это было что-то гораздо более глубокое и опасное: Николай II, Царь Всея Руси, Верховный главнокомандующий пятнадцати миллионов русских солдат со всем усердием пассивного христианина избрал своим девизом слова — «Да будет воля Твоя».

— Кто научил тебя, Никки, почитать подобным образом волю Бога? Ты называешь, Никки, это христианством, но это звучит скорее как магометанский фатализм турецкого аскера, который не боится смерти, так как его ждут за гробом широко открытые ворота рая. Истинное христианство заключается гораздо больше в действии, чем в молитве. Господь Бог доверил тебе сто шестьдесят миллионов жизней. Бог ожидает от тебя, чтобы ты ни пред чем не остановился, чтобы улучшить их участь и обеспечить их счастье. Ученики Христовы никогда не сидели сложа руки. Они шли из края в край, проповедуя слово Божье языческому миру!

— На всё воля Божья, — медленно сказал Никки. — Я родился 6 мая, в день поминовения многострадального Иова. Я готов принять мою судьбу.

Это были его последние слова. Никакие предостережения не имели на него действия. Он шёл к пропасти, полагая, что такова воля Бога. Он был все ещё под обаянием божественного ритма строк, которые говорили о страдальце, память которого прославляет ежегодно 6 мая христианская церковь:

«Был человек в земле Уц, имя его Иов; и был человек этот непорочен, справедлив и богобоязнен и удалился от зла».

За исключением этих последних слов, Николай II во всех отношениях походил на свой идеал. Он забыл, что он был Монархом. И вместо того, чтобы окончить дни в старости и почёте, он встретил свой последний час в тёмном погребе в Сибири, тщетно стараясь воздействовать на кровожадных большевиков. Насколько я его знал, я уверен, что его судьба была ему безразлична, но он надеялся, что убийцы пощадят жизнь его жены и детей…

— Каковы ваши оценки перспектив существования императорского строя в тот момент?

Императорский строй мог бы существовать до сих пор, если бы «красная опасность» исчерпывалась такими людьми, как Толстой и Кропоткин, террористами, как Ленин или Плеханов, старыми психопатками, как Брешко-Брешковская или же Фигнер, или авантюристами типа Савинкова и Азефа. Как это бывает с каждой заразительной болезнью, настоящая опасность революции заключалась в многочисленных носителях заразы: мышах, крысах и насекомых… Или же выражаясь более литературно, следует признать, что большинство русской аристократии и интеллигенции составляло армию разносчиков заразы. Трон Романовых пал не под напором предтеч советов или же юношей-бомбистов, но носителей аристократических фамилий и придворных званий, банкиров, издателей, адвокатов, профессоров и др. общественных деятелей, живших щедротами Империи. Царь сумел бы удовлетворить нужды русских рабочих и крестьян; полиция справилась бы с террористами. Но было совершенно напрасным трудом пытаться угодить многочисленным претендентам в министры, революционерам, записанным в шестую книгу российского дворянства, и оппозиционным бюрократам, воспитанным в русских университетах.

Как надо было поступить с теми великосветскими русскими дамами, которые по целым дням ездили из дома в дом и распространяли самые гнусные слухи про Царя и Царицу? Как надо было поступить в отношении тех двух отпрысков стариннейшего рода князей Долгоруких, которые присоединились к врагам монархии? Что надо было сделать с ректором Московского университета, который превратил это старейшее русское высшее учебное заведение в рассадник революционеров! Что следовало сделать с графом Витте, возведенным Александром III из простых чиновников в министры, специальностью которого было снабжать газетных репортеров скандальными историями, дискредитировавшими Царскую семью? Что нужно было сделать с профессорами наших университетов, которые провозглашали с высоты своих кафедр, что Пётр Великий родился и умер негодяем? Что следовало сделать с нашими газетами, которые встречали ликованиями наши неудачи на японском фронте? Как надо было поступить с теми членами Государственной Думы, которые с радостными лицами слушали сплетни клеветников, клявшихся, что между Царским Селом и Ставкой Гинденбурга существовал беспроволочный телеграф? Что следовало сделать с теми командующими вверенных им Царем армий, которые интересовались нарастанием антимонархических стремлений в тылу армии более, чем победами над немцами на фронте? Как надо было поступить с теми ветеринарными врачами, которые, собравшись для обсуждения мер борьбы с эпизоотиями, внезапно вынесли резолюцию, требовавшую образования радикального кабинета?

— То есть получается, по вашем мнению, главным врагом царской власти была так называемая «элита» и «интеллигенция»?

Описания противоправительственной деятельности русской аристократии и интеллигенции могло бы составить толстый том, который следовало бы посвятить русским эмигрантам, оплакивающим на улицах европейских городов «доброе старое время». Но рекорд глупой тенденциозности побила, конечно, наша дореволюционная печать. Личные качества человека не ставились ни во что, если он устно или печатно не выражал своей враждебности существующему строю. Об учёном или же писателе, артисте или же музыканте, художнике или инженере судили не по их даровитости, а по степени радикальных убеждений. Чтобы не идти далеко за примерами, достаточно сослаться на философа В.В. Розанова, публициста М.О. Меньшикова и романиста Н.С. Лескова.

Все трое по различным причинам отказались следовать указке радикалов. Розанов — потому что выше всего ставил независимость творческой мысли; Лесков — потому что утверждал, что литература не имеет ничего общего с политикой. Меньшиков — потому что сомневался в возможности существования Российской Империи без Царя. Все трое подверглись беспощадному гонению со стороны наиболее влиятельных газет и издательств. Рукописи Лескова возвращались ему непрочитанными, над его именем смеялись самые ничтожные из газетных репортеров, а несколько его замечательных романов, изданных на его же собственный счёт, подверглись бойкоту со стороны предубеждённой части нашего общества. Немцы и датчане, под предводительством Георга Брандеса, были первые, которые открыли Лескова и провозгласили его выше Достоевского.

В очаровательной пьесе, которая называлась «Революция и интеллигенция» и была написана сейчас же после прихода большевиков к власти, Розанов описывает положение российских либералов следующим образом:

«Насладившись в полной мере великолепным зрелищем революции, наша интеллигенция приготовилась надеть свои мехом подбитые шубы и возвратиться обратно в свои уютные хоромы, но шубы оказались украденными, а хоромы были сожжены».

— Чем вы лично занимались на государственной службе?

Во время моих частых бесед с Никки я просил его сделать что-нибудь для развития нашего коммерческого флота и улучшения русских торговых портов. Я предложил, чтобы Государь создал особое управление торгового мореплавания, изъяв эту важную отрасль государственной жизни из ведения Министерства финансов. Государь наконец решил, что я буду начальником главного управления торгового мореплавания на правах министра. 6 декабря 1902 года я был произведён в контр-адмиралы и, по своей новой должности, занял место в Совете министров, как самый молодой член правительства в истории Империи.

До этого дня я был в самых дружественных отношениях с министром финансов С.Ю. Витте. Он был ко мне расположен, а мне нравилась широта его взглядов и оригинальность методов управления. Мы часто с ним виделись и вели продолжительные беседы. Всё это внезапно оборвалось в день моего назначения. Созвучие слова «порты» с русским простонародным выражением, изображающим известную часть мужского гардероба, дало повод столичным острякам говорить, что «великий князь Александр Михайлович снял с Витте порты».

Как это ни странно, но этот выдающийся человек пал жертвой собственной боязни сделаться смешным. Ещё несколько бойких статей в столичных газетах на ту же тему, и Витте начал ненавидеть меня. Я думаю, что если бы Витте имел возможность объявить мне открытую войну, он чувствовал бы себя лучше. Но необходимость относиться ко мне со всем уважением, которого требовало мое положение великого князя, причиняла ему невыразимые страдания. В Совете министров он мне никогда не противоречил. Он смотрел на меня с любезной улыбкой, но эта мина никогда не могла скрыть от меня его враждебности. Он боролся со мною всеми тайными способами, которыми располагал министр финансов. Он представлял Государю один доклад за другим, жалуясь на «непосильные тяготы, которые обременяли русский бюджет дорого стоящие начинания начальника главного управления портов и торгового мореплавания».

В газетах начали появляться статьи, инспирированные Витте, с резкой критикой по адресу моего ведомства. Остальные члены Совета министров, за исключением военного и морского министров, сплотились вокруг своего всесильного коллеги и разделяли его ненависть к втершемуся в их среду великому князю. На мою долю выпадала тяжёлая борьба. Мне пришлось бы вести её одному, если бы не горячая поддержка, оказанная мне теми кругами, которые были заинтересованы в развитии нашей внешней торговли. Мне удалось добиться от нашего тяжёлого на подъём правительства, чтобы была организована новая пароходная линия, соединявшая наши южные порты с Персидским заливом, и обеспечена значительная субсидия от правительства четырём русским пароходным обществам, которые начали успешно конкурировать с немцами и англичанами.

Эта первая моя победа придала мне храбрости, и я мог приступить к осуществлению моего «десятилетнего плана», который устанавливал бюджет нашего торгового мореплавания на десять лет вперед и страховал русских пароходовладельцев от изменчивости настроений в среде Совета министров.

— Вы понимали важность развития и нефтяной промышленности — это так?

…проблема развития нашей нефтяной промышленности требовала от нас новых усилий. Я предложил Государю, чтобы наше правительство создало общество для эксплуатации нефтяных промыслов, находившихся в Баку. Мне без особого труда удалось доказать, что прибыль, полученная от продажи нефтяных продуктов, легко покроет расходы по осуществлению широкой программы коммерческого судостроения и даже даст значительный излишек для различных усовершенствований. Это простое и вполне логическое предложение вызвало бурю протестов. Меня обвиняли в желании втянуть Императорское правительство в спекуляцию. Про меня говорили, что я «социалист», «разрушитель основ», «враг священных прерогатив частного предпринимателя» и т. д.

Большинство министров было против меня. Нефтеносные земли были проданы за бесценок предприимчивым армянам. Тот, кто знает довоенную ценность предприятий «армянского треста» в Баку, поймет, какие громадные суммы были потеряны для русского государственного казначейства безвозвратно.

— Как специалист военно-морского дела и практик — вы понимали лучше кабинетных адмиралов и сухопутных генералов, что происходит на флоте, и видели его неготовность к войне?

Наш флот и тысячи человеческих жизней должны были быть принесены в жертву невежественным газетным «специалистам по морским вопросам». Эти последние открыли недавно существование некоторых технических морских терминов, вроде «боевой коэффициент», «морской тоннаж» и т. п., и старались ежедневно доказать в газетных столбцах, что японцев можно пустить ко дну соединенными силами наших Тихоокеанской и Балтийской эскадр.

Никки объяснил нам причину нашего совещания и просил нас всех искренно высказать своё мнение по этому вопросу.

Дядя Алексей ничего не мог сказать и имел гражданское мужество в этом признаться. Авелан говорил много, но не сказал ничего путного. Его речь была на тему «с одной стороны нельзя не сознаться, с другой стороны нельзя не признаться…». Рожественский блеснул ещё раз основательным знанием биографии Нельсона. Я говорил последним и решил не церемониться. К моему величайшему удивлению, было решено последовать моему совету и наш Балтийский флот на верную гибель в Тихий океан не посылать.

В течение двух недель всё было благополучно, но к концу второй недели Никки снова изменил свое мнение. Наш флот должен был всё-таки отправиться на Дальний Восток, и я должен был сопровождать Государя в Кронштадт для прощального посещения наших кораблей. По дороге в Кронштадт я снова пробовал высказать свою точку зрения и встретил поддержку в лице весьма опытного флаг-капитана императорской яхты «Штандарт». Государь начал снова колебаться. В душе он соглашался со мною.

— Дай мне ещё раз поговорить с дядей Алексеем и Авеланом, — сказал он, когда мы переходили на яхту адмирала. — Дай мне поговорить с ними с глазу на глаз. Я не хочу, чтобы твои доводы на меня влияли.

Их заседание длилось несколько часов. Я же, в роли «enfant ter-rible», ожидал их на палубе.

— Ваша взяла, – сказал Авелан, появляясь на палубе: — мы приняли неизменное решение эскадры на Дальний Восток не посылать.

«Неизменность» решения Никки продолжалась десять дней. Но он всё же переменил в третий и в последний раз своё решение. Наши суда, матросы и офицеры должны были всё-таки быть принесены в жертву на алтарь общественного мнения.

14 мая — в девятую годовщину коронации — наш обед был прерван прибытием курьера от Авелана: наш флот был уничтожен японцами в Цусимском проливе, адмирал Рожественский взят в плен. Если бы я был на месте Никки, я бы немедленно отрёкся от престола. В Цусимском поражении он не мог винить никого, кроме самого себя. Он должен был бы признаться, что у него недоставало решимости отдать себе отчёт во всех неизбежных последствиях этого самого позорного в истории России поражения. Государь ничего не сказал, по своему обыкновению. Только смертельно побледнел и закурил папиросу.

В этот день наследнику Алексею исполнилось ровно девять с половиной месяцев и прошло немного более трёх месяцев со дня убийства дяди Сергея в Москве.

— Как вы оцениваете положение в обществе после войны?

Война была окончена, но необходимо было немедленно приступить к постройке эскадры минных крейсеров за счёт сумм, полученных по всенародной подписке, и эта новая задача была возложена Никки на меня. Я выехал в Ай-Тодор. Госпиталь, который я выстроил в предыдущее лето у себя в имении для выздоравливающих офицеров, хорошо работал, но революционное движение захватило даже благословенный Крым. Для нашей охраны из Севастополя прибыла рота солдат. Мы ходили с кислыми лицами, дети были подавлены. Телефонное сообщение с Севастополем было прервано забастовкой. То же самое происходило с почтой. Отрезанный от всего мира, я проводил вечера, сидя на скамейке около Ай-Тодорского маяка и мучительно ища выхода из создавшегося положения. Чем больше я думал, тем более мне становилось ясным, что выбор лежал между удовлетворением всех требований революционеров или же объявлением им беспощадной войны. Первое решение привело бы Россию неизбежно к социалистической республике, так как не было ещё примеров в истории, чтобы революции останавливались бы на полдороге. Второе — возвратило бы престиж власти. Но во всяком случае положение прояснилось бы. Если Никки собирался сделаться полковником Романовым, то путь к этому был чрезвычайно прост. Но если он хотел выполнить присягу и остаться Монархом, он не должен был отступать ни на шаг пред болтунами революции. Таким образом, было два исхода: или белый флаг капитуляции, или же победный взлёт императорского штандарта. Как Самодержец Всероссийский Николай II не мог допустить никакой иной эмблемы на верхушке шпиля Царскосельского дворца.

Тысяча пятьсот вёрст отделяли Петербург от Ай-Тодора. Ещё большее расстояние отделяло мое мировоззрение от колеблющейся натуры Императора Николая II. 17 октября 1905 года после бесконечного совещания, в котором приняли участие Витте, великий князь Николай Николаевич, министр двора Фредерикс, Государь подписал Манифест, весь построенный на фразах, имевших двойной смысл. Николай II отказывался удовлетворить обе боровшиеся силы революции — крестьян и рабочих, но перестал быть Самодержцем, несмотря на принесённую им во время коронования присягу в Московском Успенском соборе — свято соблюдать обычаи своих предков. Интеллигенция получила, наконец, долгожданный парламент. Русский Царь стал отныне пародией на английского короля, и это в стране, бывшей под татарским игом в годы великой хартии вольностей. Сын Императора Александра III соглашался разделить свою власть с бандой заговорщиков, политических убийц и провокаторов департамента полиции.

Это был — конец! Конец династии, конец Империи! — Прыжок чрез пропасть, сделанный тогда, освободил бы нас от агонии последующих двенадцати лет!

Как только телеграфное сообщение с Петербургом восстановилось, я немедленно телеграфировал Никки, прося об отставке от должности начальника Управления портов и торгового мореплавания. Я не хотел иметь ничего общего с правительством, идущим на трусливые компромиссы, и менее всего с группой бюрократов, во главе которой стал Витте, назначенный российским премьер-министром.

Бесчинства проклятого 1905 года продолжались всё возрастающим темпом.

В конце октября по России прокатилась волна еврейских погромов, которые либеральный Витте не мог остановить. Этот самодовольный Макиавелли воображал, что получит поддержку крайне правых элементов, разрешив пьяной черни разрушать дома и лавки еврейского населения! Он был достоин презрения и жалости!

Кульминационный пункт кровопролития наступил в декабре 1905 года, когда л.- гв. Семёновский полк должен был экстренно прибыть в Москву на подмогу бессильной полиции для подавления восстания на Пресне.

Выборы в I Государственную Думу происходили в атмосфере политических убийств, забастовок, экспроприаций и пожаров помещичьих усадьб. Большевики советовали своим сторонникам бойкотировать на выборах Государственную Думу, уступив поле битвы для триумфа кадетов — партии, состоявшей из профессоров, журналистов, докторов, адвокатов и пр., предводительствуемых поклонниками английской конституции.

Утром 27 апреля 1906 года вдовствующая Императрица, великий князь Михаил Александрович, Ксения и я сопровождали Царя и Царицу из Петергофа в С.-Петербург, в Зимний дворец на открытие I Государственной Думы.

Церемония происходила в том же зале, в котором одиннадцать лет тому назад Никки просил представителей земско-городского съезда забыть о «бессмысленных мечтаниях», и эта неудачная фраза стала с тех пор военным кличем революции.

Все мы были в полной парадной форме, а придворные дамы — во всех своих драгоценностях. Более уместным, по моему мнению, был бы глубокий траур.

После богослужения Никки прочёл короткую речь, в которой подчеркивал задачи, стоявшие пред членами Государственной Думы и преобразованного Государственного Совета. Мы слушали стоя. Мои близкие сказали мне, что они заметили слезы на глазах вдовствующих Императрицы и великого князя Владимира Александровича. Я сам бы не удержался от слёз, если бы меня не охватило странное чувство при виде жгучей ненависти, которую можно было заметить на лицах некоторых наших парламентариев. Мне они показались очень подозрительными, и я внимательно следил за ними, чтобы они не слишком близко подошли к Никки.

— Я надеюсь, что вы начнёте свою работу в дружном единении, вдохновленные искренним желанием оправдать доверие Монарха и нашей великой Родины. Да благословит вас Господь!

Таковы были заключительные слова речи Государя. Он читал свою речь звонким, внятным голосом, сдерживая чувства и скрывая горечь.

Затем раздались крики «ура» — громкие из группы членов Государственного Совета, слабые из группы членов Государственной Думы, и похороны самодержавия были закончены. Мы переоделись и возвратились в Петергоф.

Витте был уволен от должности председателя Совета министров накануне открытия Думы, и во главе смущённых сановников стоял теперь И.Л. Горемыкин, дряхлый, покрытый морщинами, выглядевший как труп, поддерживаемый невидимой силой.

— Ситуация была безвыходная и она была обусловлена неспособностью царской власти к управлению, что вы считали нужным делать в данной ситуации?

Казалось, что приближенные Царя пугались собственной тени. Я задыхался. Меня тянуло к морю. Новый морской министр, адмирал Бирилев, предложил мне, чтобы я принял на себя командование флотилией минных крейсеров Балтийского моря. Я немедленно согласился принять это назначение. В том настроении, в котором я был, я согласился бы мыть палубы кораблей! Я задрожал от счастья, когда увидел мой флаг, поднятый на «Алмазе», и испытывал живейшую радость, что, по крайней мере, три месяца проведу, не видя «пляски смерти».

Ксения и дети проводили лето в Гатчине. Раз в неделю они навещали меня. Мы условились, что в моем присутствии не будет произнесено ни одного слова о политике. Всё, что я знал о политических новостях, — это то, что молодой, энергичный саратовский губернатор П.А. Столыпин заменил И.Л. Горемыкина. Мы плавали в финских водах на яхте моего шурина Миши и говорили о вещах, очень далеких от новой российской «конституции».

Однажды пришло известие из Гатчины о том, что один из моих сыновей заболел скарлатиной и находится в тяжёлом состоянии. Я должен был немедленно выехать.

— Я вернусь при первой же возможности, — обещал я своему помощнику. — Вероятно, на следующей неделе.

Эта «следующая неделя» так никогда и не наступила. Через три дня я получил от моего денщика, остававшегося на «Алмазе», записку, что экипаж крейсера накануне восстания и ждёт только моего возвращения, чтобы объявить меня заложником.

— Я глубоко огорчён, Сандро, но в данном случае тебе не остаётся ничего другого, как подать в отставку, — решил Никки. — Правительство не может рисковать выдать члена Императорской фамилии в руки революционеров.

Я сидел за столом напротив него, опустив голову. У меня более не было сил спорить. Военные поражения, полная неудача всех моих усилий, реки крови и — в довершение всего — мои матросы, которые хотели захватить меня в качестве заложника. Заложник — такова была награда за те двадцать четыре года, которые я посвятил флоту. Я пожертвовал всем — моей молодостью, моим самолюбием, моей энергией — во славу нашего флота. Когда я разговаривал с матросами, я ни разу в жизни не возвышал голоса. Я радел о их пользе пред адмиралами, министрами, Государем! Я дорожил моею популярностью среди флотских команд и гордился тем, что матросы на меня смотрели, как на своего отца друга. И вдруг — заложник!!! Мне казалось, что я лишусь рассудка. Что мне оставалось делать? Но вдруг мне пришла в голову мысль. Под предлогом болезни сына я мог уехать за границу.

— Никки, — начал я, стараясь говорить убедительно: — ты знаешь, что Ирина и Фёдор больны скарлатиной. Доктора находят, что перемена климата могла бы принести им большую пользу. Что ты скажешь, если я уеду месяца на два за границу?

— Конечно, Сандро… Мы обнялись. В этот день Никки был благороден. Он даже не подал вида об истинных причинах моего отъезда. Мне было стыдно пред самим собою, но я не мог ничем помочь. «Я должен бежать. Должен». Эти слова, как молоты, бились в моём мозгу и заставляли меня забывать о моих обязанностях пред престолом и Родиной. Но всё это потеряло для меня уже смысл. Я ненавидел такую Россию. 

Продолжение следует…

Источник

12345  4 / 5 гол.
Чтобы оставить комментарий войдите или зарегистрируйтесь

Нет комментариев

 

СССР

Достойное

  • неделя
  • месяц
  • год
  • век

Наша команда

Двигатель

Комментарии

Анна Новикова
вчера в 11:41 1
Александр Вершинин
26 марта в 05:49 1
СБ СССР
20 марта в 20:56 14
Агафонов
15 марта в 16:02 26
Александр Суворов
14 марта в 18:05 5
Александр Суворов
14 марта в 17:03 3
Агафонов
13 марта в 20:12 26
Александр Суворов
12 марта в 20:11 3
Емеля
10 марта в 21:38 3
Александр Суворов
10 марта в 18:12 2
Александр Суворов
10 марта в 16:28 3
Александр Суворов
9 марта в 16:35 1
Агафонов
8 марта в 19:16 7
Кирилл_Москва
15 февраля в 10:18 2
Александр
14 февраля в 16:29 4
Александр Вершинин
13 февраля в 06:32 1
Алексей Михайлович
8 февраля в 18:40 1
Алексей Михайлович
7 февраля в 21:47 1

Лента

Терроризм и теория единого поля
Статья| позавчера в 14:10
О чём поют финансы ? Часть 2.
Видео| 20 марта в 20:00
Марш, марш отсюда, русские?!
Статья| 20 марта в 12:21
О чём поют финансы?
Видео| 15 марта в 22:27
Секреты Геральдики
Статья| 9 марта в 16:26
Большие игры в мере и вне её
Аналитика| 9 марта в 10:50
Троица и тяга взаимная
Статья| 7 марта в 08:31
Фильм "ЗАМЫСЕЛ" (2019)
Видео| 6 марта в 12:32
Неумеха? В руководители!
Статья| 3 марта в 13:28
Взгляды на мiр
Статья| 28 февраля в 23:15

Двигатель

Опрос

В войне ХАМАС с Израилем вы на стороне ...

Информация

На банных процедурах
Сейчас на сайте

Популярное

 


© 2010-2024 'Емеля'    © Первая концептуальная сеть 'Планета-КОБ'. При перепечатке материалов сайта активная ссылка на planet-kob.ru обязательна
Текущий момент с позиции Концепции общественной безопасности (КОБ) и Достаточно общей теории управления (ДОТУ). Книги и аналитика Внутреннего предиктора (ВП СССР). Лекции и интервью: В.М.Зазнобин, В.А.Ефимов, М.В.Величко.